Николай Гнидюк - Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы

— У каждого свои заботы, — вздохнул Маликов. — А я прежде всего жену разыщу. Она на фронте воюет. Последним самолетом даже письма не прислала. Родственники писали, что добровольно ушла в армию. Может, где-то недалеко…

— И я с вами, товарищ комбат, — вставил ординарец Маликова. — Уедем на фронт искать вашу жену — и, чего доброго, встретимся с ней в Берлине…

— Ты, брат, погоди с Берлином, — охладил его пыл Несен. — Нам еще повоевать придется. А фронт — это не прогулка. Окопы, минные поля, колючая проволока… И хоть бьем врага, еще неизвестно, когда доберемся до его логова. Я знаю, что такое фронт. Не раз ходил в атаку, в разведку. И «прелести» плена довелось испытать… Так что хорохориться не надо.

Ступин обратился к Несену:

— Михаил Андреевич, расскажите, как вы бежали из плена, как искали партизан.

Все поддержали Ступина. История эта и в самом деле была интересной, тем более что мало кто слышал ее из уст самого Несена. Я тоже не знал всех подробностей.

Михаил закурил самокрутку и несколько раз затянулся.

— Хорошо, расскажу. Когда началась война, я, молодой политрук, только что закончивший военно-политическое училище, очутился на передовой, в разведывательной роте. Все время бои, атаки, десятки раз ходили за линию фронта за «языком». Сердце разрывалось от бесконечной тоски по покинутым селам, городам. Люди ждали от нас спасения, а мы все еще отходили на восток… Днепр… Кременчуг… Нашей роте поручили сбросить врага на одном из участков фронта. Седьмого сентября пошли в атаку… Для меня это была последняя атака. Получил тяжелое ранение в голову и плечо. Окружение. Несколько дней товарищи несли меня на шинели — я был без сознания, — но в беде не оставили. Когда стало очевидным, что попасть к своим невозможно, меня пристроили в сельской больнице на Кировоградщине. Там пролежал два месяца, а когда выздоровел, направился к линии фронта. Но давало себя знать ранение, и с мыслью о переходе к нашим пришлось распрощаться. Почти год прятался. Чего только не увидел за это время! Издевательства гитлеровских людоедов над мирным населением, измену всякой сволочи — старост, шуцманов, комендантов, горе, страдание народное. Но вместе с тем — и это я считаю главным — видел непоколебимую веру честных советских людей в нашу победу. Начали появляться подпольные группы, ячейки. Конечно, мое место было здесь, и я понял, что не о фронте пока что надо думать, а о борьбе в тылу врага. Все шло хорошо, но, очевидно, сработала предательская рука. Меня и других, таких, как я, схватили фашисты и бросили в лагерь «опасных военнопленных». Здесь нас начали «сортировать» и постепенно отправлять на каторжные работы в Германию. Пришел и мой черед.

В январе сорок третьего года поезд военнопленных мчался на запад, в Германию. Мы еле успевали запоминать названия станций: Фастов… Жмеринка… Шепетовка… Здолбунов…

В Ровно состав остановился, у дверей вагона была выставлена охрана. Зима свирепствовала. Фрицу, охранявшему нас, видимо, было не очень сладко, так как он все время, кто бы ни проходил мимо, спрашивал: «Скоро ли поедем?» Но в ответ слышал неизменное: «Не знаю». Кто-то на немецком языке ответил ему: «Стоять будем до утра, потому что возле Киверцов партизаны пустили под откос военный эшелон…»

Именно тогда, когда мы услыхали о Киверцах, о партизанах, возникла мысль о побеге.

Но как узнать, когда будет станция Киверцы? Выручил смазчик вагонов. Он как раз подливал масло в буксы (эшелон готовился к отправлению) и, ничего не подозревая, ответил на наш вопрос.

Пятьдесят километров железнодорожного пути отсчитывали под стук колес и одновременно выламывали доски в вагонном полу. Нелегкая это была работа. Но желание вырваться на волю придавало силы. И когда, по нашим подсчетам, поезд приблизился к Киверцам, мы по одному начали пролезать в отверстие и прыгать под вагон.

— Что, на ходу поезда? — удивился ординарец Маликова.

— А ты думал, что для этой цели гитлеровцы специально остановили поезд? — пошутил кто-то.

— Не знаю, какова судьба других узников, сколько их осмелилось покинуть вагон, — продолжал Несен, — но мне и моему товарищу — капитану пограничных войск Коржу — удалось бежать…

Михаил умолк, снова закурил. Ординарцу Маликова не терпелось:

— А потом что? Как вы попали в партизанский отряд?

— А потом?.. Просто страшно становится, как вспомню, что было потом: более месяца бродили по Киверским и Цуманским лесам, искали партизан. Случайно узнали, что неподалеку от села Знамировки в дубовой роще остановился большой отряд. Сразу же отправились туда.

— И это был наш отряд? — спросил ординарец.

— Отряд, да не ваш.

— А чей же?

— Мы не сразу сообразили, кто они. Думали — наши. Они себя так и называли: советские партизаны. Мы рассказали им все: как попали в плен, как ехали, как бежали. Они кое-что записали, кое-что уточнили. А потом пришел их старший в немецкой форме. Смотрю, а у него на фуражке трезубец. Тут я все и понял.

— И что же они с вами делали?

— Делали, хлопче, все, что могли…

— Били?

— Если бы только били. Били бы гитлеровцы, — кажется, терпеть муки еще можно бы. А эти гады и на твоем языке разговаривают, и на каждом шагу Украину вспоминают… Слов не нахожу, чтобы рассказать обо всем… Вначале сам сотенный вел с нами переговоры, предлагал добровольно вступить в его войско, обещал даже военный чин. Все доказывал: «Это ничего, что вы служили в советском офицерстве, нам такие вышколенные кадры нужны. В штабе атамана Тараса Бульбы половина бывших советских офицеров…» И еще много гадостей плел. Капитан Корж прямо ему сказал: «Если вы и в самом деле за Украину, то почему не идете к советским партизанам, которые борются с оккупантами?» Ох, как рассвирепел этот бандит! «Вон от меня, большевистское кодло. Немедленно передать службе безопасности!..» После этого и началось: кололи шилом, булавками, подвешивали вниз головой, лили в нос болотную воду, били всем, чем могли, — шомполом, колючей проволокой, палками, а в последний день начали жечь раскаленным железом. Хотелось быстрее умереть. Потеряешь сознание — они прекращают свои упражнения. Придешь в себя — начинают опять. Еще и приговаривают: «Не будем торопиться, чтобы подольше хватило…»

Михаил Андреевич снова замолчал. Молчали и мы… Даже всегда веселый ординарец скрипнул зубами:

— Вы меня извините, Михаил Андреевич, я понимаю, что вам нелегко рассказывать эту историю, но хочется услышать ее до конца…

— А конец расскажу я, — улыбнулся Валентин Семенов, который неизвестно когда вошел в комнату. — Послушайте. Когда мы переходили из-за Случи в Цуманские леса, все время встречали на пути этих вот топорников и, ясное дело, давали им достойный отпор. Однажды мы с Борисом Сухенко получили от командования задание подыскать место для лагеря. Мы облюбовали сосновый бор, отметили это место на карте и возвратились в колонну. Доложили полковнику и повели туда отряд. Правда, пошли другой дорогой и наткнулись на бандитскую сотню Цыгана. Эту сотню мы разгромили начисто. Даже самого сотенного с трезубцем на фуражке прихватили. Досталось много трофеев. Когда бой закончился, Борис Сухенко неожиданно услышал стон. Там мы нашли двух полуживых, замученных советских людей. Дальше сами знаете… Одно скажу, в рубахе ты родился, Михаил, это уж точно.

Отозвался Михаил Григорьевич Киреев, приятель Несена:

— Я уже не впервые, Миша, слышал эту историю и пришел к выводу, что из тебя никогда не получится даже плохонький дипломат…

Ребята засмеялись, а Несен вспыхнул:

— А ты что — готовый Чичерин или, может, Литвинов?

— Не Чичерин я и не Литвинов, но на твоем месте можно было поступить по-иному.

— Что же, по-твоему, я должен был сделать? Записаться в хорунжие в штаб бандитов?

— Не хочу тебя поучать, но перед этими выродками бить себя в грудь и доказывать, что ты — коммунист, — не стоило. И что ты за разведчик, если не мог войти к ним в доверие? Были же случаи, когда наши люди, попав к оуновцам, находили с ними «общий» язык, а при первой возможности со всеми националистическими секретами убегали к своим. Если желаете послушать, расскажу вам еще одну историю, — предложил Киреев. — До сих пор я ее никому не рассказывал.

— И даже мне? — удивился Несен.

— Даже тебе.

— Хлопцы, приготовиться! Нас ждет нечто необыкновенное, — пошутил Несен.

— Сегодня уже можно и пошутить, так как завтра переходим линию фронта и начнем разыскивать свои воинские части.

— Давай, Миша, давай! — попросили партизаны.

— Не очень приятно об этом вспоминать, да и поверите ли?.. Рано или поздно — нужно, чтобы знали. Так вот, слушайте. Я, как и мой друг Михаил, перед войной учился в военной школе младших командиров. Когда началась война, нас, молодых офицеров, направили в воинские части. Меня послали в город Дубно. Не успели мы опомниться, как очутились во вражеском окружении. Что делать? Сдаваться в плен? Нет.