Манная каша на троих - Лина Городецкая

Ну конечно. Мариша готова слушать маму сколько угодно. Она так красиво рассказывает сказки и читает стихи. И голос у нее такой певучий.

Они садятся на скамейку рядом с памятником поэту, и мама по памяти декламирует:

Небесной песней самой ранней

Примчался жаворонок звонкий;

Цветочек ранний на поляне

Блеснул под золотистой пленкой.

Цветочек милый, рановато!

Еще морозом полночь веет,

Еще в дубравах сыровато

И плесень на горах белеет.

Прижмурь златые огонечки,

Под матушкин подол укройся,

Зубочков инея побойся,

Страшна роса холодной ночки!

Потом они сидели у озера и молчали. Так уютно было чувствовать мамины теплые руки и слушать ее.

И вдруг все изменилось! У слова «война» появилось лицо. Вернее, много лиц. В город на блестящих черных мотоциклах въехали немецкие солдаты. Они тоже были блестящие. И довольные собой.

С тех пор Мариша живет с этим словом: «война». Домработница Рената ушла работать в немецкую столовую, сказала, что там она всегда будет сытой, а во время войны это очень важно. Папа закрыл свой магазин, в котором продавались самые лучшие в городе сигары. Оказалось, что ему нельзя торговать табаком. Но он не растерялся и открыл маленький магазинчик канцелярских товаров. И они тоже были сыты. Мама теперь сама ходила на базар, чтобы купить курицу и сварить Марише суп. И суп ее был такой же вкусный, как и суп Ренаты. А еще она приносила разные овощи, яйца, масло в стакане, накрытое листиком капусты, и рассказывала Марише стишок про овощи, которые спорили между собой, какой из них самый главный, пока все вместе не попали в одну кастрюлю… Картошка, морковка, петрушка, горох, и суп овощной оказался неплох. Марише мама разрешала чистить стручки горошка, и оттуда выпрыгивали яркие зеленые шарики. Нужно было только успевать их ловить.

Но однажды мама прибежала с базара с пустой кошелкой. Она тяжело дышала и сразу бросилась к окну. Мариша тоже выглянула в окно. Все было как всегда. По улице шли люди, знакомые девочки возвращались из школы. Мариша как раз хотела попросить у мамы разрешения выйти во двор, но мама плотно закрыла шторы и велела дочке никому-никому не открывать дверь. А сама куда-то убежала. Она вернулась вместе с папой. Он сказал, что у мамы перепуганное лицо и в таких случаях говорят, что на человеке лица нет. Но мама не рассмеялась шутке, не взъерошила отцу волосы и даже не обняла его.

– Смилек, это ужасно. Я испугалась, что они потом придут к тебе и заберут тебя тоже. Они казались мне интеллигентными людьми. Но разве интеллигентный человек способен на такие издевательства?.. За что?!

Мариша, которой мама так ничего и не объяснила, прислушивалась к разговору. По мере того как отец слушал маму, его лицо становилось все бледнее. Но он не проронил ни слова – молчал, подперев руками голову.

Странные вещи рассказывала мама: про каких-то евреев в лапсердаках и ермолках, которых заставили подметать базарную площадь. Просто цирк устроили для толпы, нервно сказала она. Немцы специально разбрасывали мусор и тыкали в него сапогами, требуя немедленно подбирать. А тех, кто пытался сопротивляться этому унижению, били прикладами. Одного старика с белой бородой повалили на землю и волокли за бороду.

– Я узнала его,– плача, сказала мама,– это был ребе Аарон, отец Рахели, моей подружки детства, добрейший человек. Всю жизнь преподает Тору. За что они его так, Смилек? Я не могла этого видеть и убежала с базара. Мне так страшно, Смилек.

Папа понимал, что должен как-то ответить маме, поддержать ее. Но он не знал, что сказать, и не понимал, кого раньше успокаивать, потому что, конечно же, вместе с мамой расплакалась и Мариша. Она не понимала, кто это такие – евреи в лапсердаках – и за что их так обижают. Но мама плакала, и Марише стало по-настоящему страшно. В первый раз в жизни. И мама не подошла к ней, не обняла ее, не сказала, как всегда: «Пустяки, разве умная девочка станет плакать из-за таких пустяков? Вытри слезки, моя маленькая пани, и все будет хорошо». После таких обещаний девочка верила, что все действительно будет хорошо. Но сейчас мама не сказала этих волшебных слов, она вообще не смотрела в сторону Мариши.

С того дня в их доме поселился Страх. Днем он прятался за занавеской, а ночью приплывал в Маришины сны. Она просыпалась и боялась пошевелиться, потому что его тень была во всех углах ее комнаты. А самое ужасное – когда Мариша побежала спать к родителям, она поняла: этот Страх жил и у них в спальне.

И напрасно папа говорил маме, что все наладится и можно жить и при немцах. Да, они убили тех евреев в ермолках, вывезли за соляные копи и убили тридцать двух евреев из религиозного района. Но в их районе ведь все относительно тихо. И он даже держит свой магазинчик. А в их доме, этажом ниже, поселился немецкий офицер, и ничего, никто их не трогает. Мама недовольно сказала:

– Смилек, эта тишина – утопия. Посмотри, что делается в Кракове. Их всех загнали в гетто.

И папа ничего не ответил.

А теперь эти повязки, с которыми родители должны выходить на улицу. Да, Марише не нужно надевать повязку на рукав. Но в первый же день, когда она вышла с родителями из дома, ее заметил мальчик Влад. Мама, как всегда, вела Маришу за руку, и так было уютно держать свою ладошку в ее теплой ладони. Но Влад посмотрел на нее так странно, что Мариша под его взглядом невольно вытянула ладонь из маминой руки. Мама от неожиданности остановилась, о чем-то подумала и продолжила идти рядом с дочкой. На следующий день, когда Мариша увидела Влада во дворе, она попросила у мамы разрешения погулять с ним и выбежала на улицу. Ей так надоело целый день сидеть дома, когда все ее подружки ходят в школу. Она собиралась спросить Влада, хочет ли он почитать книгу «Дети капитана Гранта», которая ей очень понравилась, но Влад, увидев ее, быстро пошел к своему дому.

– Эй, Влад, подожди! – крикнула ему Мариша.– Я хотела тебе кое-что рассказать!

– А я с евреями не разговариваю,– не оборачиваясь, ответил Влад и скрылся в подъезде.

Мариша, расстроенная, вернулась домой. Что