Кружилиха. Евдокия - Вера Федоровна Панова

ты, что ты! Я так молода, мне учиться нужно, я, наверное, поеду учиться в Москву.

– Почему же, – горячо спрашивал он, – ты не можешь учиться здесь?

– Ах, мне здесь все надоело! – отвечала Лида.

Когда она видела, что у Саши вот-вот лопнет терпение и молодое самолюбие восторжествует над любовью, Лида надевала свое голубое платьице, в котором она выглядела уже вовсе неземным созданием, и начинала отвлеченно говорить о том, что все-таки только девушки способны на глубокое и самоотверженное чувство, а у молодых людей все больше на словах… И Саша снова присыхал накрепко. Смелый и честный Саша Коневский, перечитавший кучу книг, член бюро горкома комсомола, был беззащитен перед тоненькой девушкой с голубыми глазами.

Может быть, он меньше любил бы ее, если бы хоть раз слышал собственными ушами, как она скандалила в цехе. Но он не слышал этого собственными ушами, а когда ему об этом рассказывали, он не верил.

А Лида была хитрая: с тех пор как Саша в нее влюбился, она перестала скандалить в цехе.

Как раз сейчас поводов для скандалов было сколько угодно, так что Лиде нелегко было сдерживаться. Цех переустраивался: одни станки убирали в сторону и вешали на них пломбы; другие привозили и устанавливали. Военную продукцию уже не работали – исчезли постоянное напряжение и тот красивый ритм, который обожала Лида. Иногда материал не поступал по нескольку дней, и рабочим нечего было делать. Тогда начальник цеха товарищ Грушевой отпускал их по домам, говоря:

– Отдыхайте.

Лидин папа демобилизовался и опять поступил машинистом на железную дорогу, так что Лида могла бы уволиться с завода и пойти учиться. Но ей было жалко бросать цех.

То, что делалось тут сейчас, нисколько ее не устраивало, но это временное, все говорят, что временное: пятилетка всех возьмет в работу… Пока, на досуге, Лида присматривалась к станкам. Ей нравилось токарное дело, нравилось и фрезерное; особенно прелестен был настольно-токарный станочек. «Это именно для моих рук», – думала Лида, любуясь станочком. Пожалуй, она все-таки пойдет работать на штампы, ей нужно что-нибудь такое, где она могла бы, найдя ритм, развить высокую производительность. Она привыкла играть выдающуюся роль и не собиралась уходить в тень.

Однажды ей позвонила подружка из заводоуправления: плановому отделу нужна машинистка, и подружка подумала: почему бы Лиде не пойти в машинистки? Работа легкая, Лида научится в два счета.

«Вот еще! – подумала Лида, сделав гримаску. – Подумаешь, счастье быть машинисткой…» Вслух она благовоспитанно поблагодарила подружку. Та уговаривала: «Подумай, Лидочка, будешь сидеть в чистой комнате, никакого масла, ни грязи, кругом интеллигенция, всегда будет в порядке маникюр…» Маникюр был большим соблазном, но Лида все-таки отказалась. По ее мнению, ничего не могло быть мизернее и бесперспективнее работы машинистки…

На производстве у нее будут перспективы. Она переживет временный затор, а дальше все будет хорошо… Надо как-то решать вопрос с Сашей Коневским.

Те морячки, с которыми она гуляла и которые осторожно ухаживали за нею и угощали ее мороженым, – это было несерьезно, она их и не принимала всерьез, она и поцеловалась-то всего раза три или четыре за свою жизнь – и не потому, что ей хотелось целоваться, а опять-таки по требованиям любовной науки: мальчишек надо иногда целовать, чтобы они не впадали в отчаяние.

А Саша – это была настоящая судьба: прочно, прилично, муж будет носить на руках. Он ее любит. И очень легко сделать так, чтобы любил всю жизнь.

Она мечтала, правда, о другом. Она мечтала, что сама пламенно влюбится в человека, так влюбится, что пойдет на безумства. Ей хотелось пламенеть и идти на безумства! Но ах! сколько было знакомств, и ни разу она не влюбилась пламенно. Даже маленький огонек, и тот не загорался…

«Может быть, – думала Лида, – я и не способна на пламенную страсть, может, это только мечты мои… Тогда чего же я жду? Может быть, никогда не будет другого такого хорошего и хорошенького, как Саша. Очень приятно, когда муж, вдобавок ко всем другим качествам, еще и хорошенький. Посмотришь на некоторых девушек – ходят с такими некрасивыми, я бы таких и близко не подпустила…»

И потом – ей уже двадцать лет, скоро двадцать один, молодость проходит! Хоть она и говорит Саше, что она слишком молода, но это у нее просто вид девчоночий, – на деле уже приходится скрывать свои годы… Скоро она будет старой девой. Ах, это будет ужасно несправедливо!

Надо выходить замуж. Ничего не поделаешь.

– Мамочка, – однажды утром сказала Лида тоненьким голоском, – ты ничего не будешь иметь против, если я выйду замуж за Сашу Коневского?

(Никто в доме, даже отец, никогда ни в чем не смел перечить Лиде, но она свято соблюдала дочернюю почтительность.)

Мамочка хорошо знала Сашу – он уже несколько месяцев околачивался в доме – и ждала этого вопроса каждый день. Она немножко всплакнула, сказала:

– Как же ты нас бросишь, Лидочка? Вы уж с нами живите… – и поцеловала Лиду.

Лида уложила локоны по плечам и пошла на завод.

Вечером она вернулась с Сашей. Он еще не совсем пришел в себя от неожиданного счастья и на вопросы отвечал хотя горячо и сразу, но невпопад. Вид у него был такой – кажется, вышел бы один против своры волков, немцев, кого угодно… Лида, невинно улыбаясь, расставляла на столе чайную посуду.

Саша сидел бы до утра, но она дала ему понять, что папе и маме пора ложиться, особенно папе: он с дежурства… Она вышла на крыльцо проводить Сашу. Он обнял ее и стал целовать. Она тихо отстранила его:

– Довольно, довольно…

– Скажи, – сказал он, нежно держа ее за плечи и близко глядя ей в лицо, – для чего ты мучила меня, если любишь?

– Разве ты мучился?

– Очень! – сказал он откровенно и грустно.

Она красиво положила голову ему на грудь.

– Саша, я себя тогда не понимала…

– А теперь понимаешь?

Она кивнула…

Когда он ушел наконец, она не сразу ушла с крыльца, стояла и смотрела ему вслед, завернувшись в мамин платок. Ей показалось, что в какой-то час она вспомнит этот вечер, и это крыльцо, и Сашин восторженный, доверчивый шепот, и это будет очень важное воспоминание, за которое ей дорого придется заплатить. Сознание ответственности за его судьбу, которой она так своенравно распорядилась, вдруг пронзило ее. И с этим новым сознанием, задумчивая, она вернулась в дом.

«Я пойду навстречу тому, что должно быть», – решила Нонна.

После работы, когда все разошлись, она осталась в конструкторской. Она приоткрыла дверь, чтобы свет