Виктор Кондратенко - Полюшко-поле

— Я согласен, — воспрянул духом Браухич. Легче дышится. Сердце перестало покалывать. Он выпрямился: — Мы возьмем Москву. Это — вопрос воли!

В массивном пятиэтажном здании кипела напряженная круглосуточная работа. На Восточный фронт летели шифрованные приказы, дополнительные распоряжения и директивы. Не смолкали телефонные переговоры. Мозг фашистской армии — генштаб — готовил второе генеральное наступление на Москву. На подступах к советской столице шла срочная перегруппировка войск. На восток перебрасывались дивизии из Франции и Бельгии. Подтягивались тылы резервных частей. В прифронтовых лесах и селах возникали обнесенные колючей проволокой бесчисленные склады.

Немецкие коммуникации растянулись на тысячу километров и требовали усиленной охраны. На больших и малых дорогах действовали русские партизаны. Взрывы ломали мостам деревянные и железные хребты. Со скрежетом и грохотом становились на дыбы эшелоны. В немецких гарнизонах постоянно звучал сигнал тревоги и по ночам полыхали склады.

По мнению Браухича, только петля и пуля могли погасить факел партизанской войны. Фельдмаршал приказал не церемониться с местным мирным населением и в любых случаях давать полную свободу карательным отрядам.

Пока в тылу группы армий «Центр» втайне велись приготовления к ноябрьскому удару, передовые войска усиливали бои местного значения и занимали выгодные позиции.

Браухич лично следил за всей подготовкой к наступлению. Торопил, нервничал. Теперь он не покидал генерального штаба. Спал не больше четырех часов в сутки в своем рабочем кабинете. Сон не приносил покоя и даже утомлял стареющего фельдмаршала. Как назло, стратегу Германии постоянно снился скандальный бракоразводный процесс. Нелюбимая им жена, как фурия, влетала в кабинет. Ее костлявые, цепкие руки распахивали дверцы стальных сейфов, и оттуда цвета слоновой кости сыпались на пол редкие рукописи.

— Это мое, грабитель! — кричала старая карга.

— Отдай! — наступал фельдмаршал и с ужасом видел, как древние манускрипты моментально обугливались в руках старухи.

Невольное, мимолетное воспоминание о нелюбимой жене во время дневной работы над оперативным планом привело Браухича в бешенство:

— Проклятая старая, седая ведьма!

— О ком вы так отзываетесь, господин фельдмаршал? — застыл над картой удивленный Гальдер.

— О ком? О русской зиме, — быстро нашелся Браухич.

— А-а… — протянул Гальдер, продолжая о чем-то упорно думать. Вдруг он подбросил на ладони резинку: — Мне хочется воскликнуть: нашел! Взять Москву сейчас трудно. Мы только готовимся к штурму, но… кое-что предпринять, так сказать, в мировом масштабе можно!

Удивленный в свою очередь Браухич, посматривая на Гальдера, выжидал.

Начальник генштаба пояснил:

— Приближается день празднования годовщины Октябрьской революции. Сталин безусловно отдаст приказ провести традиционный парад на Красной площади. Это символ стойкости и веры в победу. Даже марши сводного оркестра, звучащие у Мавзолея Ленина, приобретают глубокий смысл, и не только для одного необъятного Советского Союза. Это призыв к борьбе, боевой сигнал к действию, и его услышат все, кто намерен еще сопротивляться новому порядку в Европе.

Браухич слушал внимательно. Сигара, положенная им на край хрустальной пепельницы, превратилась в серую палочку.

— Великолепно! — Он бросился к телефону: — Я позвоню Кессельрингу. Я прикажу ему не скупиться на число самолетов. Пусть пошлет лучшие бомбардировочные эскадры с отборными асами. Я готов пожертвовать даже сотней «юнкерсов». Зато загремит вся наша пресса и радиостанции Германии передадут сенсационное сообщение: «Разгон немецкой авиацией военного парада на Красной площади». Удачное воздушное нападение поднимет престиж вермахта.

Накануне праздника командующий Вторым воздушным флотом генерал-фельдмаршал Кессельринг провел пробный налет на Москву. Сорок семь «юнкерсов» не возвратились на свои базы. Однако группе немецких самолетов удалось прорваться в город и сбросить смертоносный груз.

Поставив на шифровке большую букву «В», командующий сухопутными войсками заметил:

— Удача у нас в руках. Через три дня даже Минин с Пожарским соскочат со своего постамента. Да поможет нам бог! Я уповаю на справедливость божию.

Вечером шестого ноября, вызвав к телефону Кессельринга, Браухич сказал:

— Господин фельдмаршал, меня тревожит прогноз погоды. Какая у вас там облачность? Высокая?! Отлично… Значит, воздушное нападение состоится…

В полночь позвонил Кессельринг и порадовал Браухича:

— Облачность по-прежнему высокая. Летать и бомбить можно.

В третьем часу ночи встревожился Гальдер:

— Что-то долго молчит Кессельринг. Надо проверить… — Посылая в телефонную трубку проклятия, он, как дятел, заклевал длинным носом. — Нам преподнесен отвратительный сюрприз, господин командующий: над Москвой снежный буран.

Браухич поспешно положил под язык успокаивающую сердце таблетку.

Гальдер спрятал в карман потухшую трубку.

18

Верховный Главнокомандующий поднялся на Мавзолей. Дул резкий северо-восточный ветер. На Красной площади играла поземка. Взлетал и вихрился легкий сухой снег. Иней покрыл древние кремлевские стены, и на его серебристом фоне ярче проступила зелень молодых сибирских сосен. Над рубиновыми звездами, куполами и флагами плыли зимние тучи.

Сталин посматривал на застывшие шеренги войск, и душа наполнялась каким-то неповторимым чувством суровой торжественности. Стоят не первые и не последние воины. Еще будут парады на Красной площади… Но этот! Ни с чем не сравнимый! Великий город коммунистического братства на осадном положении. Бронетанковые полчища новых ордынцев стоят у ворот Москвы. Берлинское радио трубит: «Москва вступила в фазу уничтожения. Кремль и почти все вокзалы разрушены. Красной площади не существует».

Но на радость всему советскому народу его армия стоит на Красной площади и готовится к церемониальному маршу. Вот-вот пробьют кремлевские куранты — и голос Москвы зазвучит на всей планете.

Тяжело осажденной столице. Он знает: более ста тысяч зажигательных бомб сбросили фашистские асы на крыши Москвы, и самоотверженные женщины, подростки и старики в разных концах города потушили две тысячи пожаров.

Москва опоясана укреплениями. Отрыты окопы, траншеи. Замаскированы блиндажи, дзоты и доты. Все дороги перерезаны противотанковыми рвами.

Трудовой народ создал можайскую линию, укрепил волоколамский рубеж и подступы к Малоярославцу. Этот великий подвиг совершила необученная шестисоттысячная землекопная рать, вооруженная простыми лопатами, кирками и тачками.

Тяжелые оборонительные бои под Москвой продолжались. Выстоять. Сдержать натиск противника. Выиграть драгоценное время и на рубеже Вытегра — Рыбинск — Горький — Саратов — Сталинград — Астрахань закончить формирование девяти резервных армий. Верховный окидывал взглядом войска и думал о том, что надо незамедлительно помочь Ленинграду. Там назревала опасность полной блокады героической невской твердыни. Он опасался прорыва врага на Кавказ. На трех основных направлениях Генеральный штаб Красной Армии должен был перехватить у вермахта стратегическую инициативу, взять ее твердо в свои руки и создать на фронтах коренной перелом.

Для защиты столицы принимались все меры. Подтягивались войска, создавались резервы. Было решено создать несколько резервных армий, чтобы не только остановить врага, а и разгромить его.

По приказу Ставки с берегов Тихого океана, с Амура и Уссури застучали колесами воинские эшелоны. В пути гремела старая и вечно молодая песня «Славное море, священный Байкал».

В колоннах крепкие, надежные парни. Охотники, рыбаки, мореплаватели, с детства закаленные суровой дальневосточной природой, привыкшие к проливным приморским дождям и таежным буранам, пришли на защиту родной столицы. Они стоят в центре Москвы, у Мавзолея Ленина, и к ним после боя курантов обращается он с речью. Над площадью звучит негромкий медлительный голос:

— Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая.

Под музыку сводного оркестра на Красную площадь вступила пехота, одетая в полушубки и валенки, в новенькие серые ушанки. Прошли в белых халатах батальоны лыжников. В теплых ватниках, меховушках-телогрейках.

«Все как надо, по-зимнему», — подумал Сталин.

Процокала конница. Показались зачехленные «катюши».

Взметая снег, прогрохотали тридцатьчетверки.

От тяжелой поступи стальных машин дрожала площадь. Прямо с парада войска уходили в бой.

Ночью в Кремле Сталин слушал по радио иностранные сообщения. Эхо московского парада разнеслось по всему земному шару. Голоса дикторов усиливались: «В осажденной Москве парад!» «Величие этого акта не имеет равных в истории!» И только в Берлине зловещее молчание…