Когда труба зовет - Олег Константинович Селянкин

нами было. Так общая беда сроднила всех, как братья дружны стали.　

Много и боевых столкновений выпало на нашу долю. Вернее, не выпало, а мы сами часто в бой с врагами вступали. Били маленькие фашистские части, которые вблизи леса на ночь останавливались. Снимали связных, перехватывали мародеров, портили железнодорожное полотно. Один раз даже состав с танками под откос пустили. Рассказывать обо всем, так на год хватит…　

И в каждом бою командир руководил нами, задания давал, проверял их выполнение. Даже приказы издавались, в которых достойным — слава, а кое-кому и влетало по первое число. Словом, шла настоящая служба.　

Только к концу третьей недели сдали у некоторых нервы. Сначала у раненых, конечно. Да это и понятно: еды нет, а мы последние крохи им отдаем; и раньше почти голыми были, а теперь и вовсе в босяков превратились. Ночи холодные, ну мы все с себя поснимали и опять на тех же раненых надели.　

Судите сами, легко ли человеку, когда он знает, что для него товарищи себя самого последнего лишили?　

Лишь наш командир ходил в полной форме. Будто вчера сошел с корабля…　

Вот в такой обстановке раненые и начали разговор. Дескать, оставьте нас в деревне. Спрячут нас советские люди, не выдадут врагу, вам легче будет, и нам мучений меньше.　

Короче говоря, если смотреть с одной стороны, разговоры велись правильные. И задумались мы. Может, так и надо поступить? Может, действительно, оставить дружков у надежных людей, а самим добавить оборотов и полным ходом на соединение с Красной Армией?　

Не знаю как, но дошли те разговоры до командира. Как в тот раз, неожиданно вышел он из-за деревьев, не стал слушать рапорт дневального и говорит нам таким грустным голосом:　

— Садитесь, товарищи, побеседуем.　

И, как человек очень уставший, присел на землю. Кто-то хотел ему свой бушлат подложить, а он отстранил его.　

Сел наш командир на землю и молчит, нас разглядывает. Молчим и мы, глаз с него не сводим.　

— Я, товарищи, пришел к вам вот по какому делу, — начинает он свою речь. Должен сказать, что голос у него был вежливый и без единой властной командирской нотки. — Прежде чем расстанемся, хочу вам кое-какие советы дать.　

Тут мы переглянулись. Куда собрался наш командир? Неужели задумал бросить своих подчиненных?　

А командир, словно нарочно, опять замолчал. Этим и воспользовался Генка Кулешев. Был у нас такой рулевой. Отчаянный и справедливый. За это мы его в комсорги выбрали.　

— Разрешите вопрос задать?　

— Да вы сидите, Кулешев, — говорит ему командир.　

— Никак нет, не могу сидеть, когда с командиром разговариваю! — режет Кулешев.　

— А разве я ваш командир?　

Кулешев не нашелся, что сказать.　

— Разве я командир? Разжаловали вы меня в рядовые. Своим поведением разжаловали. Какой же я командир, могу ли я с честью носить это высокое звание, если мои подчиненные, как последние мерзавцы, задумали бросить своих товарищей?　

Так начал наш командир, а потом и пошел нас распекать! Хотите верьте, хотите нет, до слез довел…　

Оказывается, все мы шкурники. И так это обосновал, что деться некуда. Судите сами.　

Раненые, когда просили их здесь оставить, на что ссылались? Дескать, вам и так тяжело, а тут еще и мы на вашей шее. Вроде все правильно? А только у них и другая мыслишка была: оставьте нас здесь, у надежных людей, нам легче станет. А мы, здоровые, разве лучше думали? По себе сужу: тоже говорил, что раненым спокойнее, если останутся. А сам в это время о себе заботился: ежели останутся, нам всем, и мне в том числе, полегчает.　

Вот как этот вопрос раскрыл перед нами командир, когда посмотрел на него с другой точки зрения.　

Стыдно, здорово стыдно всем нам стало после его слов…　

И зашагали мы опять к фронту. Опять фашистов били, опять командир руководил нами. Но теперь все почувствовали, что еще дружнее, сплоченнее стал наш маленький отряд.　

А недельки через две вышли к своим. Были, конечно, и поцелуи, и слезы радости, и прочее. Все было…　

Потом направили нас в баню.　

Тут и случилось самое главное, без чего все сказанное и гроша ломанного не стоит.　

Пошли мы в баню и вдруг спохватились, что командира нет. Куда он делся? Дело прошлое, и, скажем прямо, в те дни не очень-то верили тем, кто из окружения выходил. Да это и понятно: время тревожное, а среди людей и людишки встречаются.　

Вот и подумали мы: «Не задержали ли нашего командира для допроса?»　

Подумали, да и решили, что обязаны вместе с ним ответ держать.　

Пошли искать своего командира. Но куда не сунемся — нигде нет, никто его не видел. Только один солдат сказал, будто к медсанбату он шел. Мы, конечно, туда.　

И вовремя. Выводят нашего командира из палатки под руки. А сзади врач идет.　

Увидел нас командир, улыбнулся, даже рукой нам помахал. Мы бросились к нему, да врач остановил. От него мы и узнали, что командир ранен пулей в грудь. Когда ранен? Еще во время боя канонерской лодки.　

Значит, с пулей в груди он Днепр переплыл. С пулей в груди он вел нас по вражеским тылам, не давал нам совесть солдатскую терять. Из последних сил шел, а нас подбадривал.　

Только теперь поняли мы, почему никогда не снимал кителя наш командир, почему при первой возможности норовил от нас за деревья спрятаться. И бледность его лица понятна стала…　

А ведь если посмотришь на нашего командира, то человек не очень сильный. И во внешности нет ничего героического. Самое обыкновенное лицо, глаза серые, а над ними — выгоревшие брови. Словом, как говорят некоторые, русское лицо у него было. Тысячи людей с таким лицом ходят по улицам любого города.　

Вот и весь рассказ о нашем командире. Разве лишь одно добавить следует: выписался он из госпиталя, и опять мы вместе служить стали. Но уже в Волжской военной флотилии. И звание ему новое дали — капитан третьего ранга.　

На Волге, после разгрома немцев под Сталинградом, наш командир, капитан третьего ранга Лысенко, награжден орденом Ленина..　

Вот какой у нас командир был.　

ОРДНУНГ!

1.

Каждую ночь небо, если оно не затянуто тучами, утыкано звездами. Яркими и потускнев, горящими ровно, как огни маяков, и мерцающими словно в ознобе. Многие звезды, как люди, имеют имена, их место абсолютно точно обозначено на звездном глобусе, чтобы