В сердце войны - Александр Николаевич Карпов

школу, потому что началась война, потом они оказались в оккупации, а само здание расположенной неподалеку сельской четырехлетки было занято проживающими там беженцами. Ребята сдружились. Вместе помогали старшим по дому и хозяйству, вместе шалили, что было свойственно их возрасту. Постепенно они забыли прежние горести. В их теперешней жизни укоренились военные порядки. Иногда, чтобы хоть как-то отключаться от постоянного чувства голода, Витя начинал учить грамоте своего нового друга – благо времени на это у них было много. К их занятиям часто присоединялась старшая сестра Толика Лена, которая тоже активно участвовала в обучении грамоте брата, но быстро ретировалась из-за постоянно возникавших между ними ссор. В свою очередь, Витя оказывался куда более терпеливым и настойчивым преподавателем, от чего приятель с удовольствием слушал его и перенимал те небольшие знания, которые мог получить от юного учителя, за спиной которого был всего месяц учебы во втором классе. Они не заметили, как к ним сзади подбежал их общий товарищ Митя, который, еще не отдышавшись, встал напротив и начал взахлеб рассказывать об увиденном им.

– Там, там столько наших солдат нагнали, –  чуть ли не заикаясь говорил Митя, –  человек сто, может больше. Туда, где амбар, что на днях колючей проволокой обнесли. Их всех за нее загнали. Они и сейчас там, все грязные, бородатые, худые до костей, смотреть жалко.

Ребята не моргая слушали друга, широко открыв рты от удивления.

– Где это? Побежали скорее туда! – первым отреагировал Витя, уже не раз сталкивавшийся с пленными красноармейцами, которых много раз видел еще в Мценске, общался с ними и не понаслышке знал об их тяжелой участи.

Мальчишки вместе двинулись к указанному товарищем месту, подгоняемые Витей, сердце которого защемило от одной только мысли снова столкнуться с людьми, жестоко угнетаемыми в нечеловеческих условиях. Друзья миновали сельские улицы и, уже добравшись до окраины, столкнулись там с группами деревенских женщин всех возрастов, издали наблюдавших за скопившимися за забором с колючей проволокой пленниками. Навстречу ребятам шли не спеша три старушки, скорбно опустившие головы. Одна из них вытирала краем повязанного на голове платка слезы и негромко причитала, обращаясь к той, что была ближе:

– За что же их так? Они же не звери какие!

За ними, чуть поодаль, шла еще одна группа женщин. У всех по щекам текли слезы.

– Совсем их не кормят, что ли? – пробурчала одна.

– Так голодом морят! Вон, на кого похожи, –  вторила ей другая.

Ребята оглядели идущих женщин. Услышав их разговор, они прекрасно поняли, что их ожидает в том месте, куда они держали путь. Они испытывали те чувства, которые могут испытывать только те, кто уже несколько месяцев вместе со всеми борется за выживание, находясь в объятиях чуждой им силы, что принесла на их землю боль и страдания, слезы и смерть.

Возле овражка, поросшего только что пустившими новую листву деревьями, стояли полтора десятка деревенских женщин. Они поочередно осторожно выглядывали из своего укрытия в сторону стоявшего в сотне метров от них ряда столбов с натянутой на них колючей проволокой. Там находилось огромное количество в основном молодых мужчин. На большинстве из них еще угадывалась красноармейская форма, настолько грязная и изношенная, что с расстояния в несколько десятков метров она была, скорее, похожа на лохмотья. Лица узников были темны, их покрывала сплошная засаленная щетина. По их виду было понятно, что в заточении отсутствуют элементарные санитарно-бытовые условия. А медленное передвижение этих людей, впалые щеки, натянутая на скулах кожа, ввалившиеся глаза с темными кругами под ними говорили об истощении организмов, вызванном скуднейшим питанием. Руки пленники держали вдоль бедер, просто свесив их, обнажив грязные до черноты пальцы и худые кисти, изможденные рабским физическим трудом. Красноармейцы просто стояли и смотрели в сторону деревенских женщин. Некоторые из них опускали головы, отворачивались и медленно уходили вглубь территории лагеря, где виднелось скопление узников, сидевших на голой земле под открытым небом.

Ребята застыли на месте, разглядывая новую и ужасную для них картину. Так продолжалось несколько минут, проведенных в полном молчании. Увиденное никто из них не комментировал. Все это время они не произнесли ни единого слова. Они продолжали бы так стоять и дальше, если бы одна из женщин не обратилась к ним:

– Шли бы вы, ребятки, по домам. Не для вас тут все…

Мальчишки посмотрели на нее и послушно отошли в сторону. До них донеслись разговоры из группы женщин, тихо переговаривавшихся между собой и периодически выглядывавших из-за деревьев в сторону узников лагеря.

– Чем бы подкормить их? – сказала одна.

– Чем? Самим есть нечего! Детей кормить нечем, –  ответила вторая.

– На посадку еле наскребли, –  с тоской в голосе приняла участие в беседе третья.

– Может, мужиков наших где встречали? Надо бы расспросить их, –  неожиданно сменила тему разговора четвертая, продолжая смотреть в сторону лагерной ограды.

– Уже, считай, спросили. Немцы и близко к ним не подпустили, штыками нас погнали, –  ответила ей пятая, бросив злобный взгляд в сторону видневшейся недалеко гитлеровской наблюдательной вышки.

– А ну-ка, дайте я покричу им. Может, услышат? У меня голос сильный, –  вдруг вмешалась в общую беседу плотная высокая селянка.

Она подалась чуть вперед и, сложив руки рупором возле рта, стала громко говорить, обращаясь к нескольким пленным, продолжавшим стоять возле колючей проволоки:

– Эй! Спроси у них про мужа моего, –  попросила ее одна женщина, назвав имя и фамилию своего супруга.

Один из узников оживился и поднял голову, услышав голос громко кричавшей женщины.

– Спроси там, встречал его кто? Мужа моего, –  продолжала взывать женщина.

Красноармеец изобразил жестом, что не слышит толком вопроса и напрягся, прислушиваясь к тому, что дальше скажет женщина. Рядом с ним оживились еще несколько пленников. Они подошли ближе, тоже пытаясь уловить слова кричавшей женщины.

– Я говорю: не встречали? Высокий такой, плечистый, –  она стала показывать руками, представляемые ей габариты человека, считая, что ее собеседникам за колючей проволокой будет так понятнее воспринимать ее слова.

Красноармейцы оживились и, видимо, уловив отдельные слова, стали переговариваться между собой, соединяя воедино поступившую к ним в виде криков и жестов информацию. И вдруг они быстро и дружно повернули головы в одну сторону и разом в испуге отхлынули от ограждения, бегом удалившись вглубь территории лагеря. Стоявшие за деревьями женщины в недоумении проводили взглядами своих несчастных собеседников.

Между укрытием женщин за деревьями и колючей проволокой ограды появился высокий немецкий солдат, которого они уже видели в числе охранников лагеря. Он, быстро шагая, достиг места, где стояли пленники, и резко повернулся в сторону деревьев, направив строгий, как у сторожевого пса, взгляд на прятавшихся