Утешение - Гаврилов Николай Петрович

— Ольга?! — ахнул Слава.　

Они обнялись на виду всех бойцов. Другие офицеры тактично отошли в сторону, солдаты вытянули шеи — посмотреть, с кем там командир?　

— Как ты здесь? — Слава не мог прийти в себя от удивления. — Подожди, мы же с тобой расстались еще в январе. И ты до сих пор в Чечне? Давай-ка я тебя рассмотрю — ты какая-то другая стала… Значит сына так и не нашла? 　

Ольга улыбалась, губами, глазами. Была бы прежней — заплакала бы. Коротко рассказала майору про ранение, Бамут и другие места. Про потерянный след Алеши.　

— Погоди, — по мере ее рассказа лицо Славы становилось все более удивленным, выгоревшие брови приподнялись, — так это я про тебя слышал? Мол, ходит по войне какая-то мать, пленных освобождает. Ничего не боится. С любыми боевиками общий язык находит, даже с самыми отмороженными. Так это ты?! Ничего себе! Мать, ну ты… и вправду мать. Вот уж не ожидал, что ты такая… Хотя нет, — поправился майор, — сразу было видно. Еще зимой… Оль, ну и судьба тебе выпала…　

Они не могли наговориться. Слава в двух словах рассказал о себе, но про орден не обмолвился. Вглядываясь в него, Ольга заметила, что он избегает разговоров о доме, что-то появилось в его глазах, какая-то спрятанная от себя и других боль. Обручального кольца на его пальце не увидела, более того, не имелось и следа на загорелой коже, а значит, снял он кольцо уже давно. Вспомнила, как еще в поезде майор признался, что его жена собиралась подавать на развод.　

— Товарищ майор, дали добро, выдвигаемся, — подбежал к Славе кто-то.　

Расставаться не хотелось совершенно. Слава поморщился, как от зубной боли, и быстро заговорил:　

— Оля, слушай, мы в Ханкалу, на базу. Давай с нами. Устроим тебя как самую почетную гостью. Побудешь у нас, отдохнешь, перину тебе настоящую из какого-нибудь особняка притащим. Поехали, Оль… Ребята о тебе как узнают, знаешь, как уважать начнут. Банька там у нас есть своя, самодельная. Нельзя нам второй раз тебя вот так бросать… Оля, я настаиваю!　

У Ольги всю радость с лица Как будто стерли.　

— Нет, Слава. Спасибо. В другой раз, — покачала она головой.　

— В следующей жизни, да?　

Майор, сдвинув автомат, обнял ее крепко, словно пытаясь выразить в этом объятий, насколько она ему дорога. Махнул рукой бойцам. Ольга осталась на дороге. Бронетранспортер дернулся, поехал. За ним, выбрасывая дым, лязгая гусеницами, тронулась вся колонна.　

— Ты хоть сейчас куда? — успел крикнуть Слава.　

— В Итум-Кали. Потом дальше в горы.

— Ну тогда и вправду в следующей жизни. Прощай, Оля…　

В клубах пыли колонна пошла вперед, оставив женщину на дороге. Слава сидел на броне с каменным лицом, не смотря назад, на поднятую пыль, за которой ничего не видно.　

— Слава, кто это? — перекрикивая шум мотора, спросил его о женщине сидевший рядом офицер.　

— Мать, — крикнул в ответ майор.　

Офицер непонимающе посмотрел на товарища:　

— Твоя?　

— Наша, — ответил Слава.

А Ольга пошла дальше. Постаралась вернуться к мыслям о маме и Насте. Когда ей было плохо, она всегда о них думала, как будто пряталась в этих мыслях от окружающего.　

В сумке у нее лежало недавно полученное письмо.　

«Доченька моя дорогая, возвращайся домой, — взволнованно писала мама. — С Алешей, значит, такая судьба. Но у тебя есть Настя! Мы сейчас о тебе думаем. Если ты там пропадешь, как нам жить? Я все понимаю, но возвращайся, доча. Ты уже раненая была, и знаешь, каково это жить, каждый день думая, жива ты еще или, может, пропала с концами, как Леша. Возвращайся, Олечка!» 　

Там же лежал еще один конверт.　

«Здравствуйте, Ольга Владимировна, — говорилось в письме. — Нашла адрес, по которому Вам можно писать через Комитет солдатских матерей. Меня зовут Светлана Леонидовна, я мать Саши, которого вы вывезли раненым из Ведено. Господи, как я плакала от счастья, когда узнала, что он жив. У Саши все хорошо, было три операции, сейчас он идет на поправку, лежит в госпитале у нас, в Томске. Дорогая Ольга Владимировна, Вы спасли моего сына. Примите мой земной поклон. Мы собрали Вам посылку и деньги для помощи другим, таким как мой Саша. Передадим через Комитет. Ольга Владимировна, берегите себя в Вашем нелегком служении. Еще раз спасибо Вам от всего сердца, мы за Вас молимся. Вы делаете Божие дело…»　

Подобных писем Ольга получила уже несколько. В одном из них, кроме слов сердечной благодарности, крупным женским подчерком было написано:　

«Я сейчас не работаю, у меня есть небольшие сбережения, сын устроен. Можно я приеду к Вам и в благодарность за своего ребенка буду помогать Вам в поисках Вашего сына и поисках других наших солдат?» 　

Вскоре мыслями она вернулась к Славе. И ей пронзительно захотелось, чтобы его жена передумала, чтобы Славу ждали дома. Дома человека должны ждать, иначе можно потерять смысл жизни. Все можно перетерпеть — бои и близкую смерть, госпиталя, раны, страх и даже предательство, если есть на земле место, где на твой звонок в дверь ты услышишь в ответ полный радости голос и торопливый поворот ключа.　

Иначе растворишься на этой войне, зачерствеешь в крови душой и будешь втайне желать, чтобы она никогда не закончилась.　

Октябрь 1995

Осенью в горах буйство красок. Лес у подножий красный и желтый, с вкраплением темно-зеленых елей. Выше уровня леса, выше уровня увядающей альпийской зелени и мхов краски блекнут — там оползни и скалы, а дальше сверкающая белизна ледников и синь неба.　

Ольга сидела на камне у уступа. В ущелье гремела река. Позади нее находилось несколько раскиданных по террасе домов, сложенных из нетесаного камня. Сараи, овчарни, открытые очаги, семейные склепы. Здесь можно было встретить и лампу XV века, и ручную прялку, которой пользовались еще прабабушки, и современный плеер с наушниками. Время долетало сюда лишь брызгами, протекая мимо внизу.　

Приятно грело солнышко. Камень был теплым, над головою простиралось бездонное небо. Здесь сколько хочешь неба, а ночью — звезд. Скоро погожие дни закончатся, посыплется снег с дождем, загуляют ветра, облака закроют внизу долины. А здесь будет стоять плотный туман. Но пока было хорошо, в прозрачном воздухе чувствовались щемящие запахи осени, от которых на душе одновременно и грустно, и светло.　

Во дворе позади сидящей на камне Ольги пилил дрова единственный здесь пленный русский солдат. Его звали Ванькой, но это было прозвищем, настоящего имени солдата никто не знал. Высокий, в гражданской одежде, в черной рубашке не по размеру и порванной меховой безрукавке. На ногах растоптанные берцы. Лицо и руки Ваньки были покрыты розовыми и белыми пятнами ожогов, на виске багровый рубец до щеки.　

Он не помнил ни своего имени, ни откуда он. Почти не умел говорить, лишь что-то невнятно мычал, и лицо его при этом от натуги наливалось краской.　

Ольга знала его историю. В далеком теперь январе его нашли на одной из заснеженных улиц Грозного без памяти, обгоревшего, с головой в крови. По слухам, он лежал среди мертвых возле раскуроченного БТР. Документов при нем не нашли. Местные жители принесли его в подвал. Он выжил. Потом его забрали к себе боевики, и кто-то из них привез его в этот затерянный аул в подарок родственникам, как безмолвную рабочую скотинку. 　

Он работал по хозяйству, пилил, рубил дрова, таскал камни, носил воду. Ольга пыталась с ним поговорить, но это оказалось бесполезным, он не мог выговаривать слова, а еще вернее, забыл их, в его глазах при общении читалась пустота. Исподтишка наблюдая за ним, Ольга видела, как он часто морщится, сдвигая вниз брови, вздрагивает и с силой трет рукой голову, словно старается избавиться от чего-то там засевшего.