Zа право жить - Коллектив авторов

полезла на него в сопровождении Мишки, Рембо и солдата. И только водитель остался караулить их возле джипа. На самой вершине лежал большой кусок породы. Александра Никитична подошла к нему и приложила ладошку. Глыба молчала – пустая. Нет в ней ничего. Но она сделала радостное выражение лица и закричала: «Нашла. Есть. Взрослая особь археоптерикса».

Мишка приказал солдату – неси кирку, расколем и посмотрим, что там внутри.

– Мишка, ты что, дурак? Один неточный удар – и трещина по находке, большие деньги потеряешь. Снесите его вниз. Отвезите в школу. Там и расколем. Вернее, распилим алмазным кругом. Я покажу место, где надо пилить.

Мишка задумался, терять деньги ему явно не хотелось. А потом закричал солдату-водителю:

– Микола, поднимайся, твоя помощь нужна.

Когда тот поднялся на вершину, то все четверо стали поднимать глыбу.

И когда казалось, что она оторвалась от террикона, произошло то, что иначе как чудом Александра Никитична не называла. Земля под ногами «воинов света» провалилась, и они исчезли в глубине провала. Стены провала стали осыпаться, и уже через минуту на этом месте осталась лишь небольшая ямка.

Александра Никитична спустилась вниз, села в машину, благо ключ зажигания остался в ней, и поехала к дому матери. Забрала ее и проселочными дорогами – в сторону осажденного Луганска. На переднем сидении машины осталась мишкина сумка, а в ней – ее паспорт. В сам Луганск они пришли пешком, бросив джип в степи. А потом была битва за Хрящеватое и Новосветловку и деблокада города.

***

Уже в России Александра Никитична часто думала: приходил ли к ней дедушка, или это последствие сотрясения мозга? И почему они провалились? Хотя всему есть всегда научное объяснение. От собственного веса внутри террикона произошло самовозгорание серы и кусочков угля. Они выгорели – осталась пустота, в которую «воины света» и провалились. Недаром запрещается ходить по терриконам. Опасно для жизни. А недавно ей приснился сон, будто глубоко под землей в шахте Мишка и его бандюки толкают вагонетку, груженную углем, а рядом дедушка Шубин подгоняет их кнутом. И почему-то ей было их совсем не жалко. Надо же было такому присниться.

Иван Карасев. ЮРКА

Памяти Юрия Ковальчука, ополченца, писателя и патриота, посвящается

Пухленькая физиономия прапорщика напряглась, глазенки заморгали, забегали, читая строчки на экране. На секунду он оторвал взгляд от компьютера и резко глянул в сторону Юрки. Потом опять – на экран. По нему ползли наверх строчки, слова, буквы. Глазенки бегали по ним, пальцы отстукивали по клавиатуре, новые буковки быстро появлялись. Казалось, что в тесной кабинке дергалось, скакало, проворно передвигалось все, что могло, и лишь сытые щеки и квадратные челюсти пограничника невозмутимо переваливались, выдавая жвачку во рту.

Заплывшие от жира глазки опять метнули взгляд в сторону Юрки, потом снова уперлись в компьютер, и опять на Юрку, после Юрки – в пустой угол зачем-то, затем – в пол или в форменные ботинки, туда Юркин взгляд уже не мог достать. Кого-то он напоминал, но кого, было никак не вспомнить. Наконец толстые пальчонки-обрубки прапора потянулись к телефону. Через несколько секунд раздался приглушенный голос – левой рукой хозяин стеклянной кабинки гасил свой голос, чтобы человек за окошечком не услышал. Но у Юрки по-прежнему был хороший слух, даже после контузии он лишь пару недель чувствовал себя чуть оглохшим и подставлял ладонь к уху, чтобы расслышать чужую речь, но потом дело пошло на поправку, и слух наладился.

– Товарищ капитан, тут один, эта, – подобострастно начал упитанный погранец и снова глянул на Юрку, продолжавшего невозмутимо пялиться в окошко, – один проблемный. Подойдите, товарищ капитан!

В ответ трубка что-то пробурчала.

– Но, товарищ капитан, я же не могу, тут нужно ваше решение! – настаивал мордоворот в кабинке.

Ответа Юрка опять не уловил, трудно было распознать слова в приглушенном дребезжании мембраны аппарата.

– Спасибо, товарищ капитан! – И уже Юрке: – Отойдите в сторонку, сейчас начальник смены придет. Ваш паспорт пока у меня останется. Следующий! – гаркнул прапор на весь зал, хотя никакой нужды в его голосе не было – над проходом загорелась зеленая лампочка.

Юрка освободил коридорчик и присел на корточки у стены. Он уже начал понимать: достали гады! Теперь что? Сдадут? Не исключено. У них же конвенции, фигенции, уже сдавали. Им что, посмотрел в инструкцию – и вперед, действовать согласно…

Что делать? Дернуть отсюда назад, дверь открыта, рядом рощица, нейтралка, сами не побегут, пока вызовут подмогу, успеешь раствориться в пространстве. Но не свистнут ли они украинским орлам, которых он только что прошел по знакомству за сто долларов. Там теперь уже никакие знакомые не помогут. И без паспорта мотаться – а что сказать на первой проверке? А их много будет. Потерял; станут выяснять, а там… А там что? Мысли лихорадочно стучали в голове. Пошлют запрос. А у них уже налажена эта система? Вроде да, а вроде нет. Да ну, бегать, прятаться, как заяц, да от «азовцев» не бегал, а от этих, нет уж, пусть разбираются, где-то совесть у них должна быть, хоть далеко, глубоко, но должна. По пути туда тоже помурыжили, но ведь отпустили.

Вдруг захотелось курить, но тут нельзя, на стенке висела строгая картинка с перечеркнутой жирной красной чертой сигаретой. Юрка привстал, глянул на прапорщика; тот деловито перелистывал паспорт толстой тетки с сумкой-«кравчучкой» на колесиках. Ни одной эмоции, ничего человеческого во взгляде, ни улыбки дежурной, ни доброго слова в дорогу, ничего, лишь протянул документ вздохнувшей с облегчением бабе. Хватило его только на сухое «Берите!» Такой сдаст, такие сдают. Если что-то изменилось – сдаст. А могло ведь, два месяца прошло. Точно сдаст, собака, на морде же написано