В сердце войны - Александр Николаевич Карпов

– Вот так! – довольно протянул торговец.

Теперь уже не спеша он снова налил в стаканы серую муть из бутылки, довольно глядя на подвластных ему женщин.

– Закусывайте, что сидите? – почти смеялся он, довольный результатом своих действий.

Но никто не притрагивался к стоящей на столе миске с несколькими вареными картофелинами и кусочками хлеба, лежащими рядом. Полуголодные женщины, тратившие немало сил и времени для того, чтобы прокормить своих маленьких детей, не смогли притронуться к тому, что было отложено именно для питания малышей. Торговец понял это, но не стал заставлять их есть. Его интересовало лишь продолжение действия и демонстративное давление на беззащитных людей. С одной стороны, он тешил свое самолюбие и мстил за несбывшиеся по вине советской власти мечты о богатстве. С другой стороны, он показывал немцам свои старания им в угоду, подчеркивая важное личное предназначение и укрепляя свои позиции с учетом возможной реализации будущих планов на финансовое благополучие уже при новой власти.

Женщины за столом снова выпили то, что было налито в стаканы. Снова запили противную на вкус и запах жидкость водой из железной кружки. Их стало постепенно покидать напряжение. Лица розовели.

– Ну! Вот и послужили Великой Германии! А я что говорил?! – довольный торговец с улыбкой обернулся к стоявшим позади него солдатам.

Те закивали ему, видя, что у них появляется надежда на обладание вполне пригодным к употреблению алкоголем.

– Куда?! – закричал бородач, перехватывая внезапно вскочившую со своего места Настю.

– Да к детям я! – взмолилась та, пытаясь прорваться к занавеске.

– Сидеть! Мы еще не закончили! – он налил по третьей порции жидкости из бутылки. –  Сейчас вы все у меня допьете, а потом мы пойдем прогуляться, чтобы вы у меня желудки свои не промыли. Я за вами до самого вечера наблюдать буду, пока не удостоверюсь, что немецким солдатам этот самогон можно будет подавать на стол.

Торговец как будто подчеркнуто сказал последнюю фразу, еще раз давая понять свою безграничную преданность и услужливость новому порядку и новой власти.

– Пейте, пейте! Хоть какая-то польза от вас будет, –  он обвел злым и одновременно хитрым взглядом обессиленных женщин.

После опустошения последних порций мутной жидкости бородач велел им встать из-за стола и выйти на улицу вместе с ним и солдатами. Едва все покинули дом и удалились во двор, Витя кинулся к окну, за которым увидел ковыляющего своей хромой походкой дядю Илью.

– Что так рано! – взревел торговец, едва увидев его.

– Там мы закончили все, –  испуганно ответил Илья, начав трястись от страха и вжимая голову в плечи.

– Смотри у меня! – не унимался бородач. –  Я ведь все проверю. И не дай вам Бог, если где германская машина застрянет или мне пожалуются господа немцы на неубранный снег.

– Да все мы убрали! Как вы и велели, –  перебил его тихим голосом молодой человек.

– То-то же! – пробасил торговец. –  Смотри у меня!

Проходя мимо, он дал Илье подзатыльник, от чего тот едва не упал, но успел навалиться на бревенчатую стену дома. Витя прильнул к окну. С дрожью в сердце и с еще не высохшими слезами на глазах он обеспокоенно смотрел на сцену с Ильей и на то, как торговец с немцами выводил на дорогу его мать и ее подруг. Одна из них неожиданно прислонилась к дереву, начав откашливаться и поддаваясь позыву организма избавиться от находящейся в желудке жидкости. Бородач резко одернул ее, ударил несколько раз по щекам, что-то крича, потом толкнул вперед.

Губы мальчика затряслись, подбородок задергался, по щекам снова потекли слезы. Он стал с тихим плачем провожать взглядом удаляющуюся фигуру матери, сопровождаемую солдатами в серых шинелях и с карабинами за спинами.

– Не получается, мама. Все, что можно, из меня уже вышло. Не могу больше.

Витя проснулся от необычно хрипящего голоса своей матери, который он с трудом узнал сквозь сон.

– Давай еще, давай, Настя! – взмолилась над ней пожилая хозяйка.

– Да не могу я, –  снова с хрипом отвечала ей молодая женщина.

Мальчик выглянул в комнату из-за занавески. То, что он увидел, потрясло его. Он застыл на месте, едва опустил ноги с кровати на пол. Витя смотрел на мать. Она стояла на коленях, тряслась всем телом и, держась рукой за полу юбки свекрови, склонилась над деревянным ведром. При тусклом свете керосиновой лампы ее лицо казалось необычно серым. Красные, налившиеся кровью глаза впали, образуя черные синяки вокруг. Полураспустившиеся из кос волосы слиплись от влаги и спадали на блузу. По подбородку, шее и груди стекала смешанная с кровью жидкость.

– Уйди, сынок! Мамке плохо! – простонала она хриплым, как будто не своим голосом, как только увидела показавшегося в комнате мальчика.

– Витенька, иди спать! – неожиданно мягким тоном произнесла пожилая женщина, склонившаяся над невесткой.

Услышав непривычную интонацию в голосе бабушки, мальчик отпрянул к занавеске и поднял на нее глаза. Перед ним снова предстала она такой, какой он ее никогда еще не видел. Исхудавшая и постаревшая женщина, от тягостей и невзгод оккупационной жизни становившаяся более снисходительной к сыну, внукам и невестке. Ее взгляд с каждым днем становился все мягче, она трепетала над всеми членами своей семьи. Из грубой и властной она превратилась в заботливую и добрую. Сейчас по ее с недавнего времени ставшего морщинистым лицу текли слезы. Она держала за плечи обмякшую и обессилевшую молодую женщину. Глаза мальчика скользнули ниже, на мать. Та застонала, сгибаясь пополам и сжимая на животе руки.

– Больно-то как, –  тихо проговорила она, медленно опускаясь на пол.

– Уйди, Витя, ради Христа! – взмолилась бабушка, подняв заплаканное лицо к ребенку.

Мальчик скользнул за занавеску. Он невольно замер на месте, не чувствуя своего тела. Сон улетучился. Он молча уставился широко открытыми глазами в беленую стенку печи. В голове его пульсировала только одна мысль: «Мама, мама, мама!» Его затрясло, по лицу потекли крупные капли слез.

– Не могу больше! – прохрипела молодая женщина. –  Перед глазами все плывет. Внутри так, как будто ножом режут.

– Настенька, Настенька! – уже совсем разревелась над ней пожилая хозяйка.

– Уведите детей, мама, –  медленно проговорила мать Вити, чередуя каждое произнесенное слово с тихим стоном, –  к соседке уведите.

– Сейчас, сейчас, –  невнятно из-за всхлипов ответила та.

– Сначала Тамару покормить надо, потом пойдете, –  еще медленнее сказала молодая женщина и снова застонала.

Она продолжала лежать прямо на полу, освещаемая тусклым светом керосиновой лампы.

– Куда же кормить-то? – взмолилась старушка. –  Какое у тебя там молоко сейчас? Одна отрава ребенку.

Мальчик вздрогнул. Ему стало понятно недомогание матери. Он поднял голову и посмотрел на стол, где еще днем после ухода торговца и солдат оставались стоять три стакана с остатками серой мутной жидкости на дне, издававшей жутко неприятный спиртовой запах.