Густав Хэсфорд - Старики и бледный Блупер

Алиса подхватывает:

— Запугал ты салагу своим блефом, запугал.

Я говорю:

— Повезет в любви, повезет в любви — так оно, Мудила?

Мудила пытается сохранить лицо.

— Да не мог я пасовать! У меня на кону больше четырех баксов было. Я думал — салага спасует. Обычно-то меня боятся…

Донлон снова смеется.

— Кондиционная у тебя программа, салага. Как зовут-то тебя?

— Паркер, — отвечает с улыбкой салага. — Фамилия Паркер. Зовут Генри. Можно Хэнк.

Салага считает фишки.

— Скотомудила, с тебя девять с половиной баксов.

Скотомудила крякает.

Я не сажусь на место, говорю:

— Повезет в любви, повезет в любви — так оно, Мудила?

— Джокер, мать твою, тебя кто спрашивает? С приколами своими — ну служака вылитый.

— Вот как? Ну ладно, вот скоро стану я рядовым гражданским первого класса, а ты будешь сранни-ганни, я тебя пивком угощу, а потом пошлю куда положено.

Я присаживаюсь.

Ковбой ухмыляется:

— Можешь и меня угостить, Джокер. Только подождать придется, пока мне двадцать один год не стукнет.

Кто-то очень громко ржет дальше по тропе. Я говорю:

— Эй, вы там, отставить шум! В этом взводе шуметь только мне положено.

Младший капрал Статтен, командир первой огневой группы, показывает мне средний палец. Затем поворачивается к тому, кто смеялся — худосочному деревенщине Харрису, — и говорит:

— Заткнись нахрен, Харрис.

Скотомудила добавляет:

— Ага, Харрис, слушайся генерала Джокера.

Я говорю:

— Я готов заняться твоим воспитанием, сраная ты обезьяна…

— Ну, так хапни обезьяньего дерьма и подавись, крыса, — Скотомудила сплевывает. — Слабак ты, чтобы…

И тут меня словно подбрасывает на ноги, в руке — К-бар. На губах кипит слюна, и я держу здоровенный нож в паре дюймов от лица Скотомудилы. Я оскаливаюсь, как зверь.

— Ну, давай, сукин сын, сейчас я тебе глаза вырежу…

Скотомудила глядит на меня, на клинок К-бара, на Ковбоя. Тянется рукой к своему M60.

Ковбой продолжает жевать.

— Прибери-ка свинорез, Джокер. Ты знаешь, как я к этой херне отношусь. Расставь задницу с башкой по местам или…

— Нет, Ковбой. Хрен там. Он меня уже…

Ковбой поправляет очки.

— Я на роль командира отделения в этой ссаной войне не напрашивался… Но я тебе хребет обломаю, раз ты в такую игру решил…

Донлон присвистывает.

— У Ковбоя…

Ковбой обрывает:

— Донлон, заткнись.

Меня немного отпускает, и я вкладываю К-бар обратно в кожаные ножны.

— Ладно, ладно, у меня, кажись, от всего этого топанья словесный понос разыгрался.

Ковбой пожимает плечами.

— Все ништяк, Джокер.

Ковбой поднимается.

— Ну, девчонки, хорош хавать. Давайте-ка по коням. Выдвигаемся.

— Выдвигаемся, — передается назад по тропе.

Влезаю обратно в сбрую.

— Слышь, Скотомудила, я тебя на деле-то херить и не думал. У меня этот, как там, рефлекс убийства взыграл. Помоги-ка с ранцем…

Скотомудила пожимает плечами и помогает мне влезть во вьетконговский рюкзак. Потом я помогаю ему надеть полевой ранец. Говорю ему:

— Ты мне купить сайгонский чай[120]?

Мудила скалится. Посылаю ему воздушный поцелуй.

— Не волнуйся, малпех, я много сильно тебя любить.

Мудила сплевывает.

Ковбой машет рукой, и Алиса становится в голове колонны.

Я говорю:

— Ни пуха, Джангл Банни.

Алиса показывает мне средний палец. Затем поднимает вверх кулак правой руки и встряхивает им. На синей холщовой хозяйственной сумке, перекинутой у Алисы через плечо — предупреждение: «Если прочитал — слишком близко стоишь».

Ковбой машет рукой, и отделение выдвигается.

Снаряжение — как мешок с камнями, еще тяжелее, чем раньше.

Скотомудила говорит салаге Паркеру:

— Не иди так близко за мной, салага. На мину наступишь — меня разорвет, а мне это ни к чему.

Паркер отходит подальше.

Как у меня заведено, отдаю честь Скотомудиле, чтобы снайперы, которые могут тут обретаться, решили, будто он офицер, и пристрелили его, а не меня. С тех пор как я нарисовал сверху на каске красное мишенное яблочко, я стал немного всего шугаться.

Скотомудила отвечает на мое приветствие, сплевывает и улыбается.

— Ну, ты и комик, сукин ты сын. Конкретный клоун.

— Сочувствую, — отвечаю я.

Топаем дальше на поиски того, чего найти нам совсем не хочется. И когда от усталости начинает ломить кости так, что обрывается связь между телом и рассудком, мы топаем еще быстрее, как зеленые призраки в сумрачной полутьме.

Почти неслышное «щелк» вдруг доносится откуда-то и отовсюду сразу.

Птица устраивает истерику. Еще одна заливается над головой. И огромная масса птиц перемещается в гуще листы.

Алиса замирает и прислушивается. Он поднимает правую руку и сжимает ее в кулак.

«Внимание!»

Я бросаюсь на землю. Все мое тело изнемогает от тысячи природных мук, наследья плоти, когда каждая жилка каждого мускула умоляет не шевелиться, но ты решаешься и превозмогаешь эти возражения силой воли, которая сильнее мускулов, и насильно заставляешь тело сделать еще один шаг, потом еще шаг, еще всего один лишь шаг…

Ковбой оценивает ситуацию. Потом командует:

— Ложись!

Дрожащие тени валятся на палубу по мере того, как приказ Ковбоя эхом передается от одного к другому назад по тропе.

Я говорю Ковбою:

— Брат, я так надеялся, что меня сейчас снайпер щелкнет, чтоб хоть какая-то польза от моего падания была. Я, типа, думаю, это кино мне не понравится…

Ковбой внимательно наблюдает за Алисой.

— Джокер, хватит чушь пороть.

Стоя на коленях, Алиса изучает тропу на несколько ярдов впереди себя, где еще можно что-то разглядеть. Дальше тропу заглатывают гладкие, темно-зеленые тропические растения. Алиса внимательно и очень медленно осматривает кроны деревьев. «Что-то здесь не так, брат».

— Точно так, Ковбой. У меня все мандавохи разорались: «Все за борт! Все за борт!»

Ковбой не отвечает, не отрывая глаз от Алисы.

— Нам надо вперед, Темень.

Джунгли молчат, слышно лишь поскрипывание крышки — кто-то фляжку открывает.

— Прибежал, сиди и жди. Прибежал, сиди и жди. — Алиса смахивает с бровей пот. — Вот чего я больше всего хочу, так это вернуться на высоту и выкурить с тонну дури. В смысле — ты уверен, что здесь безопасно? Я … Подожди! … Что-то было.

Тишина.

— Птица? — говорит Ковбой. — Или ветка упала. Или…

Алиса покачивает головой.

— Может, так… Может… А может — затвор передернули.

Голос Ковбоя становится суров:

— Маньяк ты, Темень. Тут гуков нету. И еще километров четыре-пять не будет. Мы должны идти вперед, а то гуки успеют засаду выставить. Ты же знаешь…

Донлон подползает к Ковбою, не отрывая трубки от уха.

— Одинокий Ковбой, Дед запрашивает отчет о нашей дислокации.

— Двигай вперед, Темень. Я не шучу.

Алиса закатывает глаза.

— Ну, ноги, давайте в путь.

Алиса делает шаг, останавливается.

— Весело, как никогда…

Говорю своим фирменным голосом Джона Уэйна:

— После Вьетнама о войне будут плохо думать.

Папа Д. А., который идет замыкающим Чарли, отзывается:

— Эй, Мистер Вьетнамская война, мы тут участок под ферму забьем?

Ковбой обрывает:

— Заткнуться всем на хрен.

Алиса мнется, что-то бормочет, делает еще один шаг вперед.

— Ковбой, старина, может, старые солдаты и не умирают, но молодые — наверняка. Непросто изображать из себя черного Эррола Флинна, понимаешь? Я вот точно решил — если мне за весь этот маразм, которым я тут занимаюсь, не дадут Почетную медаль Конгресса, я Мистеру Эл-Би-Джею пошлю фотографию своей черной сраки, восемь на десять, а на обороте напишу, каково…

Алиса, наш головной, трогается в путь. Он расслабленной походкой выходит на маленькую полянку.

— Я что имею в виду…

Бах.

От выстрела из снайперского карабина Алиса подпрыгивает и застывает, вытянувшись в струнку, как по стойке смирно. Его рот открывается. Он оборачивается, чтобы что-то сказать. В глазах — безмолвный крик.

Алиса падает.

— Ложись!

Бросаюсь на землю — вот сейчас…

— О-о-о, не…

Лицом — в черную землю. На земле — мертвые листья.

— Алиса!

— Что за…?

Мокро как. Локти оцарапал.

— Темень!

Глаза глядят, глядят… Не видят ничего.

— О-о-о… Б-л-л-л…

Ждем. Ждем.

— Э, как ты…

Тишина.

Мне становится страшно.

— Алиса!

Алиса не шевелится, и я поджимаю коленки, стараюсь сделаться маленьким-маленьким, и у меня такое ощущение, что вся задница выворотилась наизнанку, и я думаю о том, как было бы здорово, если б капеллан Чарли выучил меня всяким волшебным штукам, и я бы тогда залез в собственную жопу и спрятался, и я думаю: «Хорошо, что его, а не меня».