Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Лейтенант, заметив его отсутствие, спросил:

– Ты куда запропастился?

– До ветру ходил, – не моргнув глазом, ответил Иван.

И поглядев, как взвод копает, напрягаясь из последних сил, добавил оправдываясь:

– Да вот, нашел.

И поставив табуретку перед Сашком, предложил:

– Присаживайтесь, товарищ лейтенант.

Уговаривать себя Сашок не заставил. Сел и подумал, что уже сто лет не сидел на стуле. Всё на земле да на корточках.

Все, продолжая работать, заулыбались, глядя на него. И он, смущённый всеобщим вниманием, поднялся и стал ходить.

А Иван, поплевав на ладони, вздохнул, примеряясь к лопате, и сказал сам себе, втыкая лопату в землю:

– Ну, с богом.

Лопаты, не переставая, звенели, вонзаясь в отвердевшую степь.

Григорий уже откидывал землю вперёд, словно строил стену между собой и немцами. Семёново наследство в который раз помогало.

Дело шло споро. Как говорится, бери больше, кидай дальше. И снова лейтенант бегал туда-сюда, как бы принимая работу.

Ивану хотелось стукнуть его чем-нибудь тяжелым по голове, чтобы не мельтешил. Но облокотившись на лопату, для минутного роздыха, он раздраженно подумал: «А что суетиться? Не для соседа роем, для себя. Жить захочешь, все по совести сделаешь, приказывать не надо».

Иван, не переставая долбить и отбрасывать землю в ту сторону, откуда пришли, продолжал думать: «Окоп без человека – мертвое дело… Это когда долго стоишь на одном месте, всё потихоньку обустраиваешь. И уже не окоп у тебя, а загляденье. А когда целыми днями то туда, то сюда, как ни старайся, хорошо не получится. Силы не те. Измотала война».

И вслух произнёс:

– Эх, измотала…

И смутившись за случайно вырвавшиеся слова, смеясь, сказал Гришке, копошившемуся рядом:

– Мы с тобой теперь мастера окопных дел.

Гришка не ответил, лишь скривил улыбку, а Иван продолжил:

– Первые специалисты в роте, а может, и в полку. А я ведь печник…

Гришка опять промолчал. А Иван продолжил:

– Печник. Кончится война, я тебе такую печь сварганю, любо-дорого посмотреть. Вся деревня сбежится смотреть. Зимой одно полено бросишь – и целый день в избе жарко, как в бане.

Гришка улыбнулся, не переставая копать. Иван замолчал. Копать и говорить не получалось. Копали долго, то ли от усталости, то ли от того, что земля стала ещё тверже.

И новый окоп похож на старый, или Ивану так кажется. Руки гудели, спина ныла.

Ночь ушла незаметно. Едва успели закончить.

– Ну вот, – сказал Иван, сбивая с лопаты остатки глины.

И оглядев свою работу и подмигивая прислонившемуся к стенке окопа раскрасневшемуся Григорию, добавил:

– Дело солдатское – никуда не торопись и везде поспеешь.

А уже солнце показалось. И оно не только согрело вспотевших, а потому озябших бойцов, а внесло в души какую-то радость.

Так радуется любой человек наступающему утру в ожидании только хорошего.

И пока немец не наступал, пока его самолёты не бомбили и сами в атаку не шли, солнечное утро доставляло только радость.

А взгляд на неизрытую воронками, на не пропахшую гарью землю успокаивал утомлённые войной сердца.

Иван закурил и стал любоваться восходящим солнцем.

И Григорий, и все остальные смотрели на восток, где из-за горизонта золотистым краем блеснуло солнце. И эти несколько минут тишины и света, когда никому не хочется убивать пусть даже самого лютого врага, разбудили человеческое в каждом и с одной и другой стороны.

Но уже набежали большие начальники, накричали на средних, средние на меньших, и закрутилась, завертелась карусель войны: застрочили пулемёты, засвистели пули. И потускнело восходящее солнце.

После бомбёжки, от которой барабанные перепонки долго не проходили, пулемётная стрельба казалась тихой отдушиной.

Гансы не унимались. Дивизия продолжала сражаться. Она мешала им своей настырностью. Мешала движению вперёд и победным реляциям. Уже давно должна была уйти отчетность в высшие штабы, что советская дивизия номер такой-то разбита и дорога на Сталинград с юга свободна.

Это было уже двадцать седьмое августа. Выхолощенная непрерывными боями пехота ещё находила в себе силы не только противостоять, а вгрызшись в землю, сражаться.

Из штабов наверх шли настойчивые просьбы о пополнении. Но бумаги шли медленно, а пополнение всё не прибывало. Однако и у фрицев с этим же было напряжённо.

Первая атака немцев в этот день захлебнулась подбитыми танками и серыми бугорками убитых пехотинцев.

Вторая тоже не задалась. И сгоревших танков, и бугорков стало гораздо больше.

Недешево им обошлись две атаки в этот день. Восемнадцать танков с крестами замерли неподвижно перед позициями дивизии. А сколько фашистской пехоты навечно успокоилось в этих боях.

Да кто ее считал. Так, прикинут навскидку, добавят для важности и отпишут наверх.

Это газетчики набегут и давай докапываться, сколько ты фашистов положил. Иной обозлится и скажет:

– Сколько было, столько и положил. А если надо, иди считай.

Только подбитые танки все считают. Танк – это не семечки, с ним повозиться надо. А он на месте не стоит, тоже стреляет.

Тридцатого августа дивизия продолжала сражаться. Ещё двенадцать танков недосчитались немцы в строю.

Лейтенант смотрел на дымившие танки и удивлялся:

– Бьем их, бьем, а они всё не кончаются. Сколько же у немца техники?! Одного железа на один танк тыщу пудов надо, а тут танков тысячи. Каждый день ползут и ползут. Они их что, как пирожки пекут?

Иван, как бы соглашаясь с ним, кивал головой, но мыслями он был далеко. И если спросить, о чём он думал в этот момент, то он и не ответит.

Бывает с человеком такое, словно выпадает он из времени. Смотрит в одну точку и ни о чем не думает. Только и делает, что смотрит.

И тут до Ивана дошло сказанное лейтенантом. И он кивнул ещё раз и сказал:

– Вся Европа работает, чтоб нас изничтожить. А уж Гитлер ли, другой ли, главное, чтобы нас не было на этом свете. Мы им как бельмо на глазу.

– Почему так? – удивлённо спросил Сашок.

– Почему, почему, – повторил два раза Иван, не зная, что ответить, а потом сказал: – Бог один, да молитвы разные.

– Ты думаешь?

– Думаю, – заключил как отрезал Иван.

Сашок соглашаясь покивал головой и ничего не добавил. Пристроившись на табурете, прислонившись спиной к стенке окопа, ему невыносимо хотелось спать, но спать нельзя. Может ротный наведаться, а то и батальонный. Так что спать ему днём не положено, а только ночью, когда после прожитого дня уставшее начальство угомонится и уж точно не появится во взводе.

А ветер подул от