вокруг которого улицы образовали треугольник. За пределами треугольника большая часть земли на юге Негева выглядит пустой: только кое-где выделена территория под военные учения, поселения или одинокое поле с израильским урожаем. Я возвращаюсь к треугольнику – эти арабские названия я вижу впервые. Наконец я бросаю карту на пассажирское сиденье рядом, вынимаю изо рта жвачку и кладу ее в пепельницу, а потом направляюсь на север. Движение на улицах постепенно оживляется, а местность кажется уже не такой заброшенной. На плоскогорьях появляется больше камней и скал: они отбрасывают на бледно-желтый песок, переходящий в белую пыль, резкие тени. Вдруг я замечаю проселочную дорогу, уходящую от улицы влево, – вроде по ней машина должна проехать. Немедленно включив левый поворотник, я сбавляю скорость и сворачиваю на грунтовку. На ней много гальки – ехать нетрудно, однако, несмотря на всю мою осторожность, из-под колес взвивается плотное облако пыли и, словно ореол, скрывает всё позади. Зато впереди прекрасно просматриваются сплошные унылые бесплодные холмы. Они кажутся еще более суровыми под предполуденным солнцем и россыпями крупных камней. Вскоре я вижу крыши нескольких хижин – они тут же скрываются за холмами, а потом снова выглядывают, и так всю дорогу, пока я не оказываюсь всего за несколько метров от строений: тут уж они вырастают передо мной полностью. Рядом с ними появляется собака. Она бросается навстречу машине и отчаянно лает. Я стараюсь объехать ее, чтобы не сбить, но собаке всё равно. Она так и бежит вслед за мной, а когда я притормаживаю, начинает кружить вокруг капота, не переставая лаять. Поэтому я остаюсь в машине и жду, пока собака не успокоится и не убежит или пока из хижин не выйдет кто-нибудь, чтобы избавить меня от нее. Ничего подобного. Я оглядываю дома в поисках хоть кого-нибудь: некоторые хижины жестяные, некоторые кирпичные, покрыты листами жести или пластиковыми крышами, на которых лежат камни – наверно, чтобы не унесло ветром. Помимо хижин, есть тут и несколько сараев без скота, с открытыми дверями. Люди как будто покинули это место. До сих пор никто не вышел ни встретить меня, ни посмотреть, что за машина тут шумит и поднимает клубы пыли и почему после этого пес не перестает лаять. Я разворачиваю израильскую карту – посмотреть, что это за населенный пункт, но там и следа его нет: место, где я предположительно нахожусь, заливает сплошная пустая желтизна. Должно быть, это одна из тех непризнанных деревень в Негеве, о которых я постоянно слышала. Свернув карту, я кладу ее рядом и принимаюсь разглядывать цистерны для воды, стоявшие повсюду, и старые автомобили – их растащили в разные стороны. Место шин заняли камни, то же самое произошло с дверями, рулями, сиденьями и фарами. В автомобиле становится невыносимо жарко – непонятно, сколько еще я выдержу внутри. Лай вроде бы затих, но собака по-прежнему вьется вокруг меня и тут же снова яростно лает, как только я попыталась открыть окно машины и впустить воздух. Тогда я немедленно закрываю его, оставив лишь небольшую щель, и начинаю изучать детали. Насчитав шесть хижин, в дверях одной из них я вдруг замечаю очертания чьей-то головы – возможно, девушки, – но, прежде чем я успеваю открыть окно, высунуться и громко закричать «здравствуйте», она вмиг исчезает. Тем не менее я опускаю стекло – собака заливается безудержным лаем. А я снова и снова пытаюсь кричать так громко, чтобы мой зов через небольшую щель, оставшуюся в окне, достиг темного дверного проема, в котором скрылась тень. Но никто не отвечает – только лает собака, заглушая мой голос. Потеряв всякую надежду на ответ, я покоряюсь тишине, которая постепенно заставляет меня сомневаться: действительно ли я видела девушку или она мне только почудилась. Лай смолк, но собака не отходит от машины, а лежит перед ней на бесцветном песке. Тогда я очень осторожно тянусь ко второму окну у пассажирского сиденья и медленно опускаю стекло, стараясь не привлекать внимания собаки. Возможно, так войдет немного воздуха, и он развеет жару, установившуюся в салоне. Однако ожидания не оправдываются: со всех сторон меня облепила страшная духота, а над деревней по-прежнему висит тишина. Я сижу в водительском кресле, думая, что теперь делать – по правде говоря, никаких идей у меня нет. Вскоре я выпрямляюсь и снова смотрю на собаку, а она смотрит на меня. Я опять оглядываюсь на проем хижины, где только что заметила девушку, но оттуда на меня таращится одна только тьма. Должно быть, девушка мне померещилась. Я изучаю двери и закрытые окна других домов в надежде, что оттуда покажется хоть кто-нибудь. Затем перевожу взгляд на цистерну возле одной из хижин – прямо под краном стоит синий чан, кажется, полный воды. Значит, место не такое уж и заброшенное. Я смотрю на сараи для скота, сколоченные из жестяных листов и всякого хлама, и старые машины меж сараев и хижин. Их изготовили из целиком искусственных материалов, однако эти автомобили достигли полного единения с природой. Наконец я протягиваю руку к ключу, завожу машину и поворачиваю в сторону дороги, по которой приехала. Собака подскакивает, опять заходится лаем и кидается за мной. Всё это я наблюдаю в зеркале заднего вида, но тут облако пыли поднимается и закрывает от меня и пса, и холмы, и хижины позади. Прибыв на главную улицу, я снова поворачиваю направо, к юго-западному разлому в Негеве, не имея определенного повода – просто я как будто больше не могу покинуть это место. Дорогу обступают бесплодные холмы, почва которых превращается в бледно-желтый песок, а машин становится всё меньше и меньше, пока их скудный поток не иссякает совсем. Теперь здесь двигается только мираж, из-за которого улицы и холмы нервно дрожат. Вокруг мелькают призраки, но стоит посмотреть на них прямо, как они вмиг исчезают. Вдруг я вижу очень старую женщину – на обочине, возле одного из поворотов. Я тут же останавливаюсь рядом, открываю окно и спрашиваю, могу ли я чем-нибудь помочь или куда-нибудь ее отвезти.
Старушка забирается в машину, садится в пассажирское кресло, и мы едем дальше. Обе мы молчим и смотрим в разные стороны. Я – перед собой, на улицу, которая пронзает плавные изгибы холмов, начавших менять цвет с бледно-желтого на светло-коричневый. Старушка глядит влево, отвернув от меня голову, замотанную платком – таким же черным, как и платье. Время от времени я украдкой кошусь на свою попутчицу, и мне удается кое-как разглядеть ее лицо, исполосованное глубокими морщинами, и руки, что спокойно лежат на коленях, закрытых черным платьем. Это самые огрубевшие руки, что я видела в
