Незначительная деталь - Адания Шибли

случались какие-нибудь столкновения, которые привели бы к подобному? Нет, отвечает он, и добавляет, что таковы уж войны. Иногда они разрывают даже связи между членами одной семьи.

– А после войны?

– Иногда бывали стычки между поселенцами и оставшимися арабами: случалось, что скотина бедуинов пожирала урожай на землях, принадлежавших поселенцам.

– Доходило ли до такого, что кого-то из евреев или арабов – мужчину или женщину – убивали?

Он говорит, что о подобных случаях не знает, и после паузы добавляет: только раз ему встретилось нечто подобное, когда он служил в армии уже после окончания войны. Их подразделению поручили искать вражеских лазутчиков в Негеве. О каком случае вы говорите? Я спрашиваю, сдерживаясь, чтобы биение сердца не подавило мой голос. Мужчина отвечает, что как-то раз во время патрулирования они нашли в колодце поблизости труп девушки-бедуинки. Арабы заподозрили ее в недостойном поведении, убили и бросили в колодец – так он считал. Жаль, замечает мой собеседник, что у них подобные обычаи.

– После Войны за независимость было решено перенести поселение туда, где оно сейчас и находится – километров на двадцать пять к северу.

– Почему?

– Во-первых, там безопаснее. Во-вторых, осадков в год выпадает гораздо больше, чем на прежнем месте.

Под конец он дарит мне буклет с подробным рассказом о поселении и его истории. Я благодарю и направляюсь к машине, которая так верно и терпеливо ждет меня снаружи. Усевшись за руль, я перелистываю буклет: почти всё, что я только что узнала, было изложено там. Более того, желающие выяснить больше могут обратиться к сайту поселения. Мало того, что преступление произошло не здесь, так еще вместо этого изматывающего путешествия я могла бы узнать всё то же самое, сидя за столом дома у большого окна.

По крайней мере в буклет входит небольшая карта с указанием изначального поселения. Исходя из того, что мне только что рассказали, и информации из буклета, сейчас то место называется не Нирим, а Дангур – так именовали территорию до появления поселения. Я подъезжаю к главному входу, у которого наконец-то сидит охранник. Теперь ворота открывает он, и я двигаюсь по черной улице среди желтых безмолвных холмов, которые нервно подрагивают под гнетом миража. День еще не кончился, но я не вижу на улицах ни одной машины и ни одного существа на холмах вдоль обочины. Лишь иногда мелькают фруктовые деревья – банановые, манго или авокадо. Но чем дальше я забираюсь на юг, тем больше мне кажется, что местность полностью запущена. Наконец я подъезжаю к цели: она по левую сторону дороги, а напротив – военный лагерь. Значит, место не заброшено. Припарковав машину у обочины, чуть не доехав до лагеря, я вылезаю – по-прежнему очень жарко, и солнце печет вовсю. Я иду по асфальтовой дороге – у ее кромки, рядом с забором вокруг лагеря, валяются десятки страниц, вырванных из порножурналов. Из-за забора торчат верхушки многочисленных палаток, но ни одного солдата я не замечаю. Я немного медлю, сомневаясь, стоит ли переходить на другую сторону, а потом не мешкая пересекаю дорогу и направляюсь прямиком к своей цели – месту преступления. Оно походит на небольшой парк: неровный песок под ногами, кругом камфорные деревья и деревянные скамейки для тех, кто решил бы здесь прогуляться. На другом конце по левую сторону стоит бетонное здание, на нем виднеется девиз с фотографии из музея в Нириме – его перевел мне смотритель: «Победит не автомат, а человек». Я кружу по парку, под ногами хрустит песок. Теперь камфорные деревья оказываются справа от меня, а бетонное здание – прямо впереди. Подойдя к нему, я поднимаюсь по ступенькам, что ведут на крышу. Передо мной открывается вид: песчаные плоскогорья, здесь и там – бледно-зеленые поля и участки, засаженные деревьями, стена, над ней – ряды серых и белых домов, среди которых тоже кое-где растут деревья. Из-за деревьев линия горизонта тревожно дрожит. Это Рафах, и он вот-вот проглотит солнце. Справа кроме песчаных плоскогорий обнаруживаются сады – бананы, манго и авокадо, – мимо которых я только что ехала на машине. Я снова поворачиваю налево, где почти всё застилают камфорные деревья, мешая разглядеть детали, и всматриваюсь. Наконец, поколебавшись, я поднимаю глаза к лагерю, но не вижу там никакого движения. Палатки безмолвны, как и военные машины, стоявшие повсюду. Я осторожно перевожу взгляд на темные отверстия в смотровых вышках – не видно, есть ли внутри солдаты, наблюдают ли они за мной или нет. Наконец я спускаюсь. Ступеньки ведут вдоль всего здания, немалая высота которого отделяет меня от остального пейзажа: во всех направлениях виден только бетон. Я начинаю задыхаться и ускоряю шаг. Наконец мои ноги снова ступают на песок, и я принимаюсь всё так же испуганно кружить по парку в поисках хотя бы следа хижин или траншей. На существование здесь в прошлом какого-либо лагеря или поселения указывает разве что мелкая линия траншеи. Но мешки с песком на стене выглядят новыми: туго набитыми и ни малость не потертыми. На песке я различаю след человека, но нечеткий – должно быть, его оставили несколько дней назад. И кроме этого, совершенно ничего: на песке не осталось ни одной подробности, ни капли мусора. Более того, мусорные пакеты, подвешенные в железных кольцах у скамеек, пустуют, а их пластиковые стенки до сих пор прижаты друг к другу – значит, никто их даже не открывал. Я не отмечаю никаких деталей – значительных или незначительных, – что свидетельствовали бы: здесь, на песке, совершили преступление, которое четверть века спустя совпадет с днем моего рождения. Пока я металась по парку, солнце подошло уже к крышам Рафаха. Я выхожу, пересекаю улицу, сажусь в машину и отправляюсь в путь.

Я еду без всякой цели среди плоских песчаных холмов, усеянных то кустарниками, то деревьями, но при этом не слишком отдалялась от места происшествия. В конце концов я обнаруживаю, что езжу кругами – бессмысленное дело. Остановив машину у обочины, я вхожу в придорожный фруктовый сад. На песке лежат шланги для воды, они тянутся между деревьями и спускаются по стволам равномерными кольцами. Я прогуливаюсь между древесных шеренг: в первом ряду растения высокие, а листья у них – ярко-зеленые, невзирая на легкий слой пыли. С веток свисают плоды авокадо – я протягиваю руку и касаюсь шероховатой кожуры. Позади растут деревья пониже – манго. Я притрагиваюсь к кожуре их плодов – гладкая, зато тверже, чем у авокадо. Дальше идут ряды банановых деревьев, а за ними сад заканчивается. Меня встречают последние лучи солнца, струящиеся между огромными листьями. Побродив туда-сюда, я останавливаюсь и ложусь на спину, не отрывая глаз от тусклого, тоскливого, бледно-синего неба и купаясь в