Анатолий Баюканский - Заложницы вождя

— Я буду жаловаться! Ворье несчастное! Отдайте мое мыло, отдайте по-доброму!

Капитан Кушак, заслышав истошные вопли за стеной, буквально ворвался в барак, на ходу застегивая гимнастерку. Всем своим видом показывал, что готов к любым провокациям и намерен тотчас ликвидировать опасность. Увидев полуодетую Маргариту, топнул ногой, приказал женщине немедленно замолчать.

— По какому поводу шум?

— Гражданин начальник, я вам все сейчас объясню! — заторопилась Маргарита, никак не могла попасть ногой в башмаки.

— Идите за мной! — приказал капитан и, не оглядываясь, направился к выходу.

— Извините, я оденусь.

— Все строите из себя фрау! — с открытой ненавистью проговорил капитан. — Все вам неймется, сидели бы тихо, как мыши в норе, нет, бунтуете! Я вам покажу! — погрозил сухим кулачком в сторону нар, подождал в дверях, когда Маргарита накинет на плечи вязаную поддевку и кофту.

Никогда еще ссыльные женщины, оказавшиеся поблизости, не замечали в глазах начальника зоны такой неприкрытой ненависти, его маленькие, неопределенного цвета глазки, казалось, прожигали всех, кто попадался в поле зрения. Тонкие губы нервно подрагивали, будто он пытался удержать гневные слова, которые рвались из груди. Анна отвернулась, не в силах вынести его взгляда. К ненависти женщины привыкали с трудом. Не только капитан Кушак, случайные встречные при слове «немки» делались откровенно враждебными. Даже когда колонну вели молоденькие солдаты, опасливо отодвигались от женщин, а на одной маленькой станции, это было еще в пути, толпа беженцев, самых несчастных людей на свете, и те, узнав, что везут в Сибирь немецких женщин, начала потрясать кулаками. Однако ненавидеть столь люто, как начальник режимной зоны, пожалуй, не умел никто.

— Я готова, гражданин начальник! — пролепетала Маргарита.

— Тогда — вперед! — скомандовал капитан. Ударом ноги распахнул дверь, провел Маргариту мимо вохровца, дремавшего в коридоре. Здесь было полутемно, тускло светила крохотная лампочка, туго забранная проволочной сеткой. Стоять! — рявкнул Кушак. — Лицом к стене! — Команды капитана походили сегодня на собачий рык. И Маргарита мысленно прокляла себя: «Зачем подняла бучу из-за проклятого куска мыла?» Однако было уже поздно сожалеть о случившемся.

Капитан отворил дверь своей комнатушки, служившей ему жильем и кабинетом, пропустил Маргариту вперед, указал на колченогий стул возле стола. Постарался успокоить себя: не стоило срывать злость из-за того, что агент Цецилия нашла способ «капнуть» начальству, мол, ваш товарищ долго раскачивается. В среде ссыльных процветают антисоветские разговоры, не исключена возможность диверсий в цехах, а он… Садись и рассказывай!

— Да мне не о чем вам рассказывать, — замялась женщина, робея перед начальником зоны, пред которым впервые осталась наедине. — Вы простите меня, пожалуйста, я погорячилась.

— Выкладывай! — Капитан стоял над ней, маленький, взъерошенный, с перекошенным от злобы лицом, с кулаками. Маргарита втянула голову в плечи, ожидая удара. Наконец, собрав последние силы, торопливо заговорила:

— У меня в наволочке, гражданин начальник, хранился кусочек немецкого туалетного мыла, очень душистого. Я его еще в Энгельсе купила, перед войной, мыло не простое, хвойное. Понимаете, у меня кожа… Ой, о чем это я? Теперь в бараке… нет, нет, просто мыло могло бы пригодиться в случае появления вшей, ведь у некоторых женщин… — оглянулась на дверь, — уже появились эти ужасные насекомые, а я их страшно боюсь. Извините, гражданин начальник, за натурализм.

— Да ты сама жирная вошь! — вскипел капитан, бешено раздувая ноздри. — Тебя послушать, так у нас в бараках процветает антисанитария. Забыла, что не в фатер-матер находишься, а в ссылке. А в КПЗ не перевести на недельку? Здесь вы рубашечки ночные носите, мыльце туалетное ищете, ишь, какие фрау-мадам! — Капитан забегал по комнатушке, истерично кривясь, казалось, еще мгновение и он, бедолага, рухнет на пол и станет корчиться, будто эпилептик. Неожиданно Кушак приостановился возле Маргариты и без размаха, мастерски ударил женщину по щеке. — Вот тебе мыльце! Это за один кусок, могу и за второй отплатить. Мыльце, видите ли, пропало, а у нас, у советских людей, тысячи городов, по вашей милости, лежат в развалинах, миллионы обездоленных бродят по стране в поисках прибежища! Да я ваше фашистское отродье своей рукой бы всех перестрелял, как бешеных собак! — рывком открыл ящик стола, выхватил револьвер. К счастью, револьвер был в кобуре и шнурок зацепился за что-то, и этого мгновенья капитану хватило, чтобы опомниться, придти в себя. — Он сплюнул на чистый пол, растер плевок сапогом. Почувствовал, что переигрывает, сбавил тон. — Твое счастье, толстуха, что ты мне нужна будешь, пристрелил бы, как при попытке к бегству из зоны и списал дело в архив. За вас какой ответ?

— Я понимаю ваш гнев, — робко пролепетала Маргарита, — но я ведь совсем не виновата, я честно трудилась, все пять моих поколений на совесть трудились в России.

— Как засажу в мокрый карцер суток на пять, на голую воду, — уже спокойно проговорил капитан, — узнаешь сразу, кто прав, кто виноват. Уверен, все твои поколения только и делали, что вредили России.

— Можете арестовать меня, но говорить так о моих предках оскорбительно, — выдавила из себя Маргарита и удивилась собственной смелости, — мой дед почетную грамоту имеет, он у промышленника Золотушинского в Мариуполе «козла» выпустил из домны, он еще… Вы не имеете права, — повторила Маргарита, на всякий случай искоса поглядывая на дверь.

— У меня свое, кушаковское право! — буркнул капитан, сунул в ящик стола револьвер, тяжело сел, обхватил голый череп обеими руками. — Ничего, придет время и вы, фрицевы дети, узнаете такое, после чего вам небо с овчинку покажется. А пока… — Капитан прошел к умывальнику, вывернул из мокрой мыльницы кусок черного хозяйственного, дурно пахнущего мыла, сунул его в руку Маргариты. — Бери, отмывай телеса, чтоб не завелось вредных насекомых. Не заставляй меня повторять приказ, я этого не люблю. Давно хотел с тобой, Маргарита, потолковать по душам. Знаешь, в России есть умная поговорка: «Долг платежом красен». Но для начала расскажи коротко о себе, о своих поколениях, о деде и бабе, мы все о тебе знаем, хотим проверить, правду ли говоришь.

— Право, я даже не знаю… замялась Маргарита, ей было невдомек, зачем ее исповедь понадобилась капитану. — Предок наш вроде был в Россию царем Алексеем приглашен, а потом…

— Царей давай забудем. При советской власти их уже не было. Выходит, дед доменщиком служил?

— А отец мясником.

— В воскресенье напишешь собственноручно автобиографию, тихо передашь мне. А пока… нам нужна твоя помощь.

— Вы смеетесь, гражданин начальник, — нервно хохотнула Маргарита. Господи! Да что она может? Всю сознательную жизнь работала в мясной лавке, в селе, безошибочно научилась с помощью отца определять у мясной туши огузки, челышки, соколки, голяшки да зарезы, еще могла отлично готовить бифштекс по-гамбургски, преданно любила мужа, по воскресеньям ходила в кирху. Вот, пожалуй, и все ее способности. Простите, гражданин начальник, я глупая женщина, газет не читаю, муж, помню, постоянно «пилил» меня за политическую отсталость.

— Чтобы нам помочь, Маргарита, нужен только советский патриотизм. — Капитан окончательно успокоился, нутром чувствовал, что он на правильном пути, предложил Маргарите папироску. Женщина подумала и … отказалась, хотя нестерпимо захотелось вдохнуть горький дым, придти в себя. У нее даже мелькнула сумасшедшая мысль: не специально ли подстроил этот страшный человек в наушниках похищение мыла, чтобы заставить ее выполнить нечто постыдное и пакостное? — Буду откровенен, — продолжал капитан, — в бараке постоянно ведутся разговоры антисоветского направления, а они, как известно, подпадают не под статью о ссылке и высылке, а идут под пятьдесят восьмую со всеми параграфами. Ты, баба торговая, смекалистая, давно за тобой присматриваю, посему прошу: сообщай мне о тех, кто именно разносит зловредные слухи, готовит диверсионные акты в цехах комбината, подсыпает в снаряды песок, опилки.

— Извините, но я… — Маргарита побледнела, затряслась и беспокойно закрутила головой.

— Ведь вредничает кто-то один, а отвечать будут все. И потом… это не доносы, это работа настоящего патриота, а ты… будешь иметь не только мыло, хлеб, более легкую работу, но и… чем черт не шутит, когда бог спит, возможно, получишь и досрочное освобождение. — Капитан Кушак мысленно ругнул себя: «Опять забурился. Какое досрочное, когда ссыльные и срока-то не имеют. Порой он не узнавал себя, вроде скатывалась с плеч энкеведовская оболочка, и он словно в зеркале представал пред собой чистым и безгрешным, каким мать родила. Не нужно было копаться в чужом белье, подозревать в каждом скрытого врага. Но прозрение, как вода в половодье, скатывалась, и он опять начинал думать, как одурить, оглупить, заставить помогать себе в тайном деле встречного и поперечного, ибо знал: ночей не спят товарищи-начальники, ждут объемистого доклада с фамилиями и именами, с описанием преступных дел. Они тоже люди, их тоже торопят те, что сидят на самом верху пирамиды, с которой очень далеко видно.