Константин Лапин - Сердце сержанта

Положив руку на плечо сержанта, он крепко надавил, словно хотел влить в молодого человека силы.

— Съездишь домой, Махотин, поговоришь со своей невестой, в глаза ей посмотришь — все сразу прояснится. Главное, что оба вы живы, здоровы и любите друг друга.

Сержанту Махотину, бывшему на хорошем счету у командования, удалось получить недельный отпуск для устройства личных дел. Ни разу Сергей не волновался так сильно, как в это летнее утро, подъезжая на рейсовом автобусе к родному селу. Никогда еще не рассматривал он с такой жадностью прохожих, не попадется ли на глаза тонкая фигурка Сашеньки.

Дома его встретили с радостью, собралась вся родня, зашли соседи и товарищи, проведавшие о приезде отпускника. За празднично накрытым столом шел общий, шумный, довольно бестолковый разговор. Словно по уговору, никто не заговаривал о Саше, а Сергей не опрашивал, хотя больше всего ему хотелось узнать именно о ней.

Выйдя на крыльцо покурить, он обрадовался вышедшей следом Зине Смородиной.

— Сашка вчера была, — шепнула она. — Узнала, что ты приезжаешь, и мигом обратно в город. И хочет тебя видеть, и боится... Я бы на твоем месте съездила к ней.

— Не знаю, Зина. Ничего еще не знаю.

А наутро он покатил в город.

И вот они стоят друг перед другом в пыльном скверике у педтехникума — взволнованный, кажущийся возмужалым в военной форме Сергей Махотин и тихая, похудевшая, с лихорадочно блестящими черными глазами Сашенька. Она еще смуглее и, пожалуй, не такая красивая, какой помнит ее Сергей, но сердце щемит от радости и боли, когда он взглядывает на нее. Разговор не клеится, хотя обоим нужно столько сказать друг другу.

— Да, ты здорово изменилась, Саша! — замечает он.

— И ты. Зачем ты, Сережа, приехал ко мне?

— Зачем? Затем, что... люблю тебя. — Последние слова он выдавливает с трудом.

Саша видит его усилие и по-своему истолковывает это.

— Не надо, Сережа, не неволь себя! Меня любить не за что, — твердо говорит она. — Но все равно я рада, что ты приехал, спасибо тебе! — Она трогает нашивку на его плече. — Как тебе идет военная форма, Сереженька. Красивый такой, сильный.

— Не обо мне речь, Саша... Я все, все знаю. Давай вместе решать: как дальше жить будем?

Гримаска искажает ее лицо.

— Так и будем жить, Сережа, как до сих пор жили: ты — сам по себе, я — сама по себе. Я ж теперь несвободная...

— Как? Разве он не?..

— Я ребенка жду, — еле слышно говорит она.

— И он, подлец... он мог бросить тебя?

Она вдруг становится прежней, гордой Сашей. Голос ее больше не дрожит.

— Нет, меня никто не бросал. Он... человек этот... письмо недавно прислал. Говорит, что в любую минуту, когда я захочу, женится на мне. Не то испугался, не то понял что-то... Только не бывать этому, не люблю я его. И не любила никогда, хотя тебе не понять этого... И вообще мне больше никто не нужен.

— И я? — не спросил — выдохнул он.

— Был нужен... Очень. Но с тобой я давно простилась, Сережа. — Она посмотрела ему в глаза. — А Варя твоя... она хорошая?

Какой далекой казалась ему отсюда Варя Лакшина! Как холодная звездочка на небе! Он не понимал, не верил, что мог хоть на минуту поставить ее рядом с Сашенькой. Даже сейчас, потерянная и несчастная, она была лучше всех на свете.

— Никто мне не нужен, кроме тебя, Саша! Никто.

Она погладила его щеку горячей сухой рукой.

— Я тебе очень, очень благодарна за все. За то, что приехал. За слова твои... Но я знаю, ты все равно не сможешь меня простить. И не надо! Я бы и сама, наверное, не простила...

Так они и расстались, не договорившись ни о чем.

Три дня гулял Сергей в родном селе, пел песни, танцевал с доярками, но не было покоя на его душе. Хотелось поскорее обратно, в свою часть, к боевым товарищам. Никогда не думал он, что так привыкнет к солдатской службе, к делу, которым занимался. А может, просто не мог быть близко от Саши и не с ней?

В день отъезда он попытался еще раз увидеть Сашу, но в общежитии не нашел ее. И в техникуме Саши не было. Студентки сказали, что не видели ее с утра. Уж не случилось ли чего?

Стоя на перроне в окружении родни, Сергей лихорадочно курил, поглядывая по сторонам. Он чувствовал, что не может уехать, не повидав Саши. Ничто уже не имело значения, кроме одного: он не может без нее.

Как хорошо, что он догадался дойти до конца перрона. За газетным киоском стояла его Саша — тихая, заплаканная, не верящая в то, что он отыщет ее, и больше всего на свете желающая этого.

— Что ж ты, дурочка, одна стоишь? Я везде искал тебя. Идем к вагону! — На ходу он поцеловал ее в глаза, полные слез. Когда они подошли к гурьбе провожающих, Сергей громко спросил: — Все знакомы с моей невестой? Прошу любить и жаловать!

Саша подняла на него глаза — искрящиеся, лучистые. Кажется, она хотела что-то сказать, но вдруг, закрыв лицо руками, убежала. Не желала она, чтобы люди видели ее радость, ее боль, ее любовь.

— Что это она у тебя такая... дикая? — добродушно спросила проводница у Сергея, едва поезд тронулся.

— Ребенка ждет... Сына...

Уставившись в потолок, Махотин вспоминал недавние проводы. Так и не успел он внушить Саше, чтобы берегла себя, не волновалась попусту. И верила в него. Если его родные будут против брака, они уедут в другой район, где никто их не знает. Саша вот-вот получит диплом учительницы, а он сможет работать механиком, учиться заочно. Квартиру они получат, особенно если будет ребенок. Словом, не пропадут!

Обо всем этом надо завтра написать Саше. Нет, не завтра — сегодня же, сейчас. Все равно ему, видно, не уснуть от дум. И от того, что он любит, что любят его. Разве это не главное?

ОТЕЦ

Не так давно я получил толстый пакет из С. от Анатолия Степановича Ломакина, моего старого фронтового знакомого.

Подробное, на двенадцати листках, исписанных с двух сторон размашистым наклонным почерком, письмо рассказывало о поездке Ломакина в район озера Селигер, где в конце сорок первого года погиб его сын Юрий. Деловитое, напоминающее по своему стилю боевое донесение, письмо обрадовало меня: старый воин, кажется, обрел если не покой, то хотя бы душевное равновесие. В пакет были вложены фотографии живописных окрестностей озера Селигер, деревни Залесье, где стояла во время войны рота Юрия Ломакина, братской могилы на околице. К письму была приложена сделанная от руки схема последнего боя, в котором сражалось отделение старшины Юрия Ломакина, с анализом боевых действий соседних подразделений.

Письмо Ломакина напомнило мне наше совместное невеселое путешествие в дни войны по следам погибшего сына Анатолия Степановича. В то время я не писал об этой поездке, слишком мало узнали мы и нашли. Но теперь, когда известны многие недостающие детали, когда образ отца, вставшего на место сына в строй, видится так живо и ясно, мне хочется рассказать о нем читателю.

В ту зиму редакция красноармейской газеты 2-го Прибалтийского фронта размещалась в деревне, через которую проходил большак на Великие Луки, незадолго перед этим освобожденные от врага. Изба, где мы жили с редакционным художником Федором Глебовым, стояла на высоком бугре у самой дороги, что имело свои плохие и свои хорошие стороны. Лютые ветры, гуляющие по бугру, выдували сквозь щели в рамах все тепло, сколько бы ни топила наша хозяйка. Зато мы раньше других в редакции знали новости: шоферы машин, с трудом одолевших подъем, прибегали к нам за водой, чтобы залить кипящий радиатор; заходили погреться путники.

Поздним декабрьским вечером 1943 года в дверь кто-то постучал. Федя пошел открыть. В клубах морозного воздуха возникла невысокая фигурка в запорошенной снегом плащ-палатке, накинутой поверх шинели.

— Входите быстрей! Избу выстудите...

Войдя в горницу, незнакомец ослабил завязки плащ-палатки и скинул ее; промерзший брезент не гнулся, и плащ-палатка осталась стоять колом у лавки. Пехотная, видавшая виды шинель вошедшего заиндевела на груди двумя полушариями, мелкий снежок забился под ремни, которыми туго, по-кавалерийски, был перетянут тонкий стан офицера. На жестких усах налипли сосульки, подбородок был красный, словно его натерли кирпичом. И хотя человек этот держался браво, с той железной выправкой, по которой всегда можно узнать кадрового русского офицера, видно было, что он долго ехал или шел, устал и промерз.

— Капитан Ломакин! — представился гость, приложив руку к шапке; голос у него был суховатый, но четкий. — Простите, что побеспокоил вас в такое позднее время. Вот мои верительные грамоты... — Капитан протянул свои документы. — Мне нужно попасть в... — он бросил взгляд на печку, с которой выглянула всклокоченная голова старухи хозяйки, и шепотом назвал деревню, где помещался отдел кадров фронта.