Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий

Однако до того, как продолжить работу над книгой, надо было еще завершить множество неотложных дел — прочитать груду рукописей и диссертаций, закончить две главы для нового учебника и статью для энциклопедии, ответить на несколько важных писем.

И Николай Сергеевич оберегал себя: почти не выходил на улицу, не позволял себе ничего, что могло бы ухудшить его состояние, даже старался не делать лишних движений, уклонялся от встреч с посетителями.

Единственным человеком, которого почти всегда приятно было видеть Николаю Сергеевичу, был дядя Костя. Почему? Он не задумывался над этим, а если бы и задумался — вряд ли смог ответить. Может быть, было у них что-то общее в судьбе, несмотря на всю разницу в их положении. Может быть, просто так, необъяснимо тянуло его к этому старику. Было приятно его видеть и беседовать с ним. Разве мы всегда можем объяснить, что нам нравится в людях и что не нравится?!

Странное дело: раньше старики виделись раз или два в месяц, теперь же дворник почти ежедневно поднимался в профессорскую квартиру, словно чувствуя, что он нужен старому ученому и что не следует подавлять свое собственное желание увидеться с ним.

Дядя Костя поднимался на четвертый этаж, и кнопку звонка не нажимал, а стучал в дверь согнутым указательным пальцем, подчеркивая этим, что посетитель — свой человек.

Дверь открывала тетя Даша.

— Зачем пожаловал? — ворчливо, но с внутренней теплотой в голосе спрашивала она.

— Кран проверить, — докладывал дядя Костя и, не задерживаясь, проходил в кухню.

Тетя Даша шла следом. А через несколько минут в кухне появлялся Николай Сергеевич.

Дядя Костя осматривал газовую плиту, менял кожу в водопроводном кране или подмазывал окно. Дело для него всегда находила тетя Даша.

После того как работа была выполнена, следовало угощение. Тетя Даша ставила на белый эмалированный кухонный стол тарелку с жареной рыбой или еще с чем-нибудь.

И тут Николай Сергеевич уходил из кухни. Возвращался он очень быстро, осторожно держа что-то завернутое в салфетку. Тетя Даша и дядя Костя делали вид, что не замечают приготовлений профессора, и с интересом ждали, в какой форме последует приглашение. А на этот счет профессор, несмотря на тяжелый недуг, был изобретателен.

— Ну, а с крышей как? Примет все-таки домоуправление меры?

— По какому, то есть, поводу меры? — искренне удивлялся дядя Костя.

— Протекает же! — восклицал Николай Сергеевич. — Мы уж не знаем, что и подставлять, — вот сколько накапало.

Он поднимал салфетку, и на кухонном столе оказывался стакан, наполненный водкой.

Тетя Даша смеялась неожиданным для ее возраста молодым и звонким голосом. Дядя Костя выпивал, домовито крякал и заводил неторопливую беседу.

Но вскоре пришел день, когда старый профессор, проснувшись среди ночи, почувствовал себя совсем разбитым. Было трудно дышать, болела голова, и какая-то красноватая мгла то надвигалась на него, то отодвигалась, болезненным звоном отдаваясь где-то глубоко в голове. Николай Сергеевич позвал Дарью и велел вызвать врача.

Вечером профессора увезли в клинику.

Спуститься по лестнице ему помогали санитары. Тяжело передвигая ноги, Николай Сергеевич вспоминал свои сегодняшние сны, перемешанные с явью. «Неужели не успел?» — думал ученый. В это «не успел» входила и ненаписанная книга, и ряд работ на актуальные темы, и мечта поехать в тот самый подмосковный лесок, где бродили когда-то студент и курсистка, где встретились им два рыжих смешных лисенка.

На дворе стояли зябкие осенние сумерки. Профессор замешкался: ему не хотелось ступать на подножку санитарного автомобиля. Человек в белом фартуке поверх толстомехового полушубка раскрыл дверцу, тревожно-внимательно вглядываясь в лицо профессора. Николай Сергеевич узнал дворника и улыбнулся ему.

Санитары уложили профессора на холодную и липкую клеенку носилок. Николай Сергеевич вытянулся, на минуту призакрыл глаза и стал думать о человеке, помогавшем ему войти в автомобиль. С ним он прожил двадцать пять лет в одном доме. Он был свидетелем его успехов в науке. И как ни трудно было профессору, но он все же приподнялся, выглянул в оконце и еще раз кивнул дяде Косте.

* * *

В палате, отведенной Николаю Сергеевичу, собралось несколько человек. Был здесь его старый университетский товарищ, две аспирантки, молодой доцент, трое студентов, посланные товарищами к профессору.

Больному было плохо. Поэтому когда одна из аспиранток заговорила о новом курсе лекций, которые должен был прочесть Николай Сергеевич, все почувствовали неловкость и постарались не встречаться друг с другом глазами. Сама аспирантка — высокая, с крикливым голосом и блестящими черными волосами девушка, — поймав на себе укоризненный взгляд сверстника профессора, стушевалась.

Николай Сергеевич лежал на боку, подложив под щеку ладонь. Он спокойно, односложно отвечал на вопросы, изредка вставляя одно или два незначительных слова, и чувствовалось, что и на это посещение и на разговор он смотрит как на тягостный обряд, не имеющий настоящего смысла. То и дело старый профессор взглядывал в окно, за которым суетились первые мелкие снежинки, и тогда лицо его становилось строгим и отчужденным, словно эта суета снежинок была исполнена какой-то особой важности и значения.

В палату вошла сестра и, низко склонившись к больному, громким шепотом проговорила:

— К вам какой-то Филянов.

Имя это, видимо, ничего не сказало профессору, он призакрыл глаза и сказал, что пускай войдет и Филянов.

Дядя Костя в белом коротком халате вошел в палату, обошел столик, заставленный лекарствами, и, смущенный многолюдством, остановился посреди комнаты.

— Вот пришел проведать… и справиться… как же это? — невнятно доложил дядя Костя.

Николай Сергеевич слабо улыбнулся на смущение дяди Кости и подмигнул ему обоими глазами. Потом, запинаясь, заговорил не о чем-нибудь отдельном, а обо всем сразу — отрывочно и сбивчиво. Свою мечту о книге и еще что-то очень важное пытался он выразить в этих словах. И с первых же его слов, по тому особому возбуждению, которое охватило больного, всем стало ясно, что сейчас не было для Николая Сергеевича человека более близкого, чем этот посетитель в коротком халате и разношенных тупоносых сапогах. И еще все почувствовали, что болезнь не сломила старого профессора, что у него еще есть силы.

Профессор говорил довольно долго, и сестра, вошедшая в палату напомнить посетителям, что пора уходить, не посмела прервать его. Потом Николай Сергеевич откинул голову на подушку и проговорил многозначительно и обещающе:

— Мы еще поговорим об этом…

Дядя Костя направился домой. Шел он по кромке мостовой и в такт мыслям жестикулировал рукой.

Сбивчивые слова старого человека, его не совсем понятные дворнику мечты, смутная догадка, что их жизнь, несмотря на внешнее резкое различие, во многом очень схожа, — все это взволновало дядю Костю до глубины