Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

— Есть земли и страны, Иван, которые весьма трудно завоевать. Или даже невозможно. Никто и никогда не завоюет Англию. Даже в британском гимне поется об этом. Англия неприступна. Хотя это крайне неудобная для жизни страна, с противным климатом и скверной едой. Может быть, поэтому ее народ закалился и страну невозможно завоевать. А Крым — соблазнительный. Падает в любую постель.

— Или Россия, — сказал Каштанов. — Тоже трудно завоевать.

— Да. Или Россия. Красивого в России сравнительно мало: пустыри да плоские поля. В твоем Челябинске есть, конечно, предгорья Урала. Но ведь не Крым. Любоваться нечем. Холод и ветер. Но никто и никогда не завоюет Россию. Наверное, потому что девять месяцев в году зима. Поэтому и неприступна. — Говорил и вспоминал лицо жены, Марии, лицо всегда спокойное, как долгие русские поля под снегом.

— Ты женился на женщине, которую никто никогда не может захотеть! — кричала ему любовница при расставании. — На куске ветоши! Ага, теперь понял, что такое боль! А я терпела! Но я, в отличие от твоей жены, — желанна!

Марк Рихтер растерялся. Мысль о том, что его жена ущербна, коль скоро не сумеет стать соучастницей забав Феликса Клапана, показалась дикой. Он собрался сказать любовнице, что критерием желанности женщины не может стать ее востребованность ничтожеством, но фраза была излишне запутанной для такого разговора. Тем паче что логика собеседницы исключала такое соображение в принципе.

— Ты женился на пыли! — кричала кареглазая любовница.

— Но не на грязи, — ответил Марк Рихтер. И подумал, что ему самому хвастаться нечем, сам в грязи.

— Значит, Крым будет переходить из рук в руки. Всегда. — Каштанов не то спросил, не то подтвердил.

— Есть такие земли.

— Однако из-за таких стран и возникают войны, — Каштанов знал историю. — По-вашему, ошибка воевать?

— Кто ж тебе скажет? Надо было Пушкину идти на дуэль из-за этой, — Марк Рихтер подумал и не сказал слова. — Или не надо. Стоила она того? Всякий сам решает. — И он подумал, что его решение такое же плохое, как любое другое. — Надо было воевать из-за раздела Польши? Возможно, надо. Возможно, нет. Я не знаю, Каштанов.

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? — Каштанов волновался. Его сдержанный характер не позволял говорить громко, но он волновался. — Я вас очень уважаю, Марк Кириллович. Но вы хотите сказать: не стоило воевать с Гитлером? Вы не можете так думать!

— Стоило. Только не из-за Польши. Прости. Ты спросил. Я ответил.

— Я не понял ответа, Марк Кириллович. Наступил момент, когда уже было невозможно терпеть Гитлера.

— Скорее всего, не надо было выращивать Гитлера. Может быть, не стоило создавать такую ситуацию в мире, когда его приход стал неизбежен. Снабжать Гитлера деньгами тоже не стоило. Строить совместные с Германией концерны. Может быть, и Хьюстону Чемберлену не следовало Гитлера вдохновлять. Много есть того, чего не надо делать.

— И не стоит воевать из-за Украины?

— Нет.

— Вы уверены?

— Знаешь, Иван. Есть вещи поважнее того, чей там Крым. Когда болеет ребенок. Когда умирает отец. Когда расстаешься с женой. А чей Крым сегодня, наплевать.

— Как наплевать?

— Абсолютно все равно.

— Подождите. Пожалуйста, скажите. Вы — за империю?

— С чего тебе пришло в голову?

— Получается, оправдываете Российскую империю.

— Показалось.

— Но есть соглашения! Есть международные интересы!

— Да ну?

Слово «соглашения» звучало нелепо.

— Интересы, наверное, есть.

— Интересы есть, — сказал Каштанов, — у многих западных бизнесменов на Украине деньги. Вложились в промышленность.

— Чтобы была промышленность, нужно общество.

— Однако деньги вложены.

— Ты знаешь хоть одного британца, у которого деньги вложены в Украину?

— Джошуа Черч, например. Мастер вашего колледжа.

— Ты шутишь.

— Что здесь особенного? Все считали, что Россия развалится. Вкладывали деньги в Украину. Теперь надо вернуть.

— Про сэра Джошуа откуда сведения?

— Он меня спрашивал, будет ли война.

— Адмирал мог найти более компетентного советчика.

— Однако спросил.

— Адмирал флота Ее Величества — у тебя?

— Он знает, что я там жил. Спросил, пора выводить деньги или нет.

— Трудно поверить, — сказал Марк Рихтер. А себе сказал: почему трудно? В то, что семидесятилетнего человека арестовали, поверить можно; в то, что твоя любовница имеет другого любовника — можно поверить; в то, что теперь нет семьи — можно поверить; а в то, что богатый циник вкладывает деньги в авантюру, поверить нельзя?

— Марк Кириллович, вы разрешите спросить?

— Ну конечно.

— Вы прежде еще одну жену оставили?

— Да.

— Зачем оставили? Кто она? — Каштанов испытал прилив вдохновения, сморщенное лицо аспиранта просветлело. — Понял! Ваша жена — это Россия, да? Россия?

Рихтер ответил:

— Вы взрослый человек, Иван. Что за поэзия? Хотя в мое отсутствие женихов у России набралось много. И жрут в моем доме задарма.

В дверь постучали и, не дождавшись разрешения, дверь распахнули. Пришел поляк Медный — звать отставного профессора на обед.

— Вот вы где. Без вас и high table не начнется, решили устроить в вашу честь прощальный обед. Мы же одна семья. И все-таки завтра Рождество.

Глава 3

Чувства личные и гражданские

Она крикнула ему на прощание: «Убил любящую!», пусть с этим звенящим словом Рихтер и останется, пусть он запомнит.

Наталия Мамонова пошла прочь от Марка Рихтера по широкой Брод-стрит, шла не оглядываясь и несла в себе невыносимую боль от предательства Рихтера.

Марк Рихтер сказал ей такие слова, которые не только слышать, но и простить было невозможно.

— С кем. С лысым жовиальным еврейчиком. С акварелистом. С эмигрантиком, — цедил Марк Рихтер, в еврейской принадлежности которого не было ни малейших сомнений.

— Стыдно так говорить.

— Ты ничего не поняла. Я не эмигрант. Я уехал из России, потому что тошно было смотреть на комедию разоблачения Сталина, которая обернулась грабежом народа. Я уехал от омерзения к продавшейся интеллигенции. Мне отвратительна борьба за свободу и демократические идеалы, когда за них борются сытенькие. Я еврей. Еврей. Как Моисей. Я не торгаш. Не жалобщик. Еврей по отцу. Верно, еврей. Но не эмигрант и никогда не искал, где лучше и слаще. Не уезжал по еврейским квотам. Не суетился в мешпухах. Не клянчил, не пристраивался. Я из хорошей семьи. У нас торгашей и приспособленцев не было. Мы все умирали за Россию. Рихтеры — это хорошая семья. — Как все Рихтеры, Марк, когда говорил в ярости, то говорил сквозь сжатые губы и шепотом. — Мой дядя Соломон Рихтер — военный летчик, бомбил Берлин. Потом был арестован как космополит. Но мы не предавали ни коммунизм, ни Россию. Никогда. Вся моя семья сражалась в интербригадах. Брат Соломона, Лев Рихтер, погиб в штыковой атаке. Третий брат командовал торпедными катерами под Картахеной. Мы