Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

— В тюрьму определили? Или на домашнем аресте? Лет сколько? В таком возрасте можно пневмонию получить в камере. Организм слабый, холодно. Теплые вещи передали?

Вопросы дельные, аспирант не причитал, сочувствие сдержанное.

— Хотите чаю? Сбегаю в туалет за водой. Правда, к чаю ничего нет. Кружки второй нет. У соседей спрошу. На углу печенье куплю.

— Что вы, Иван. Ничего кроме чаю не надо.

— Ужинать необходимо, — была в речи Каштанова провинциальная обстоятельность. — Вы правда Балтимора спекулянтом назвали?

— Если назвал, то случайно. Мне стыдно.

— Простите, что вмешиваюсь. Может быть, не надо с ними ссориться?

Аспирант Каштанов стоял спиной к Марку Кирилловичу. Выдержал паузу.

— Послушай, Иван, это тебе Медный посоветовал Ницше заняться? — Марк Рихтер редко говорил по-русски и оттого чувствовал непривычную легкость. Стал говорить «ты» Каштанову. — Отчего тебя на Ницше потянуло?

Теперь Каштанов повернулся, встретился с гостем глазами. Рихтер обнаружил, что взгляд, который он принимал за кроткий и угодливый, на самом деле волевой. Словно человек нарочно сдерживает эмоции и сознательно гасит взгляд. Каштанов смотрел не кротко, а тускло. Это только в сказках глаза драконов сверкают, в реальности рептилии глядят тусклыми глазами, перед тем как напасть.

— Угадали, это Медный рекомендовал заняться Ницше. Решил не спорить. Я вообще привык соглашаться с начальством, так проще.

— Странно жить в общежитии и заниматься Ницше. Не находишь?

— Здесь все так, Марк Кириллович.

— Не называй меня Марком Кирилловичем. Имени достаточно. И говори «ты».

— Вы старше меня намного.

— Так уж намного. — Оглядел серое морщинистое лицо Каштанова, спросил: — Тебе сколько лет?

— Сорок один год исполнился. Припозднился с докторской.

— А чем раньше занимался?

— На ГОКе работал. На Украине.

— ГОК — это что такое?

— Горно-обогатительный комбинат.

— Невероятно. И потом Ницше?

— Потом в Челябинск вернулся, в летное училище поступил. Летать хотел.

— Ну и биография.

— Бердяева стал читать. Друг по училищу дал книгу, я увлекся. Самопознание. Философия свободы.

— Удивительная у тебя жизнь.

— Обычная. Люди ищут, где лучше.

Сказать на это было нечего; Марк Рихтер сам искал, где лучше. Впрочем, подумал он, это раньше я искал, теперь нет.

— Вовремя с Украины уехал, — сказал он вслух, — успел до войны.

— Никто про войну тогда не думал. Хорошо жили. Европейцы вкладывали деньги в производство. И британцы много вкладывали. Просто подумал, что пилотам платят больше.

— Потом решил, что философам еще больше платят? Но почему Англия? Ехал бы в Швецию. Там социализм.

— Вы и сами в Англию поехали.

— Верно.

— Оксфорд. Звучит. Из провинции — как поедешь, так уже не остановишься: сперва в Питер или в Москву, поживешь там на окраине, оттуда в Англию. Разве я один уехал?

— Хорошо поддел. Все поехали. Сейчас, кажется, многие возвращаются?

Есть такой закон: больные всегда норовят узнать, кто, кроме них, еще заболел: им становится легче оттого, что мор повальный. А неудачники хотят узнать о неудачах других.

— Информацией не владею, — сказал рассудительный Каштанов. — После крымских событий сюда приехало много народу, после Брекзита стали обратно уезжать. Примеры знаю.

— Расскажи.

— Вряд ли будет интересно. Знакомая приехала в Лондон. Из России уехала вместе с коммерсантом, который давал работу. А коммерсант вернулся обратно, открыл фирму в Сочи. Куда знакомой деться? Сорок пять лет, без мужа, дети в школе, уже есть квартира. Комната в подвальном этаже. В Пскове завидуют (родом из Пскова, забыл сказать), называют ее «средним классом».

— Понятно. — Из рассказа Каштанова он запомнил только, что одинокой женщине сорок пять лет и ее дети ходят в школу. Как моя семья, подумал он.

— Общей статистики нет, — Каштанов подвел итог. — Коммерсант уехал, бухгалтер остался.

— Значит, те, что приехали, и те, что уезжают, — разные люди?

— Много богатых уехало.

— Откуда известно?

— Теперь отношения с Англией плохие. Раньше здесь воры прятались. Потом сказали, что только тех олигархов, кто сдает государственные секреты, здесь оставят. Надо выбрать.

— Однако у тебя богатая информация.

— Говорят, у олигархов дома отнимают. Сам сведений не имею, мне мусорщики рассказывали. Они откуда-то знают, а в газетах про это не пишут. У меня знакомых олигархов нет.

— И у вас детей нет, — некстати вставил Марк Кириллович.

— Никогда не был женат. Не могу ответственность за другого брать. А у вас дети есть?

— Я семью оставил, — сказал Марк Кириллович. Дико это прозвучало в общежитии, где все живут общим бытом. Впрочем, Каштанов не заметил парадокса. — Одну жену оставил в Москве. Давно. Другую сейчас здесь.

— Как же так, Марк Кириллович? — сказал Каштанов. И посмотрел тусклыми глазами. — Это нехорошо.

— Нехорошо. Согласен.

Он опять стал думать о детях. Он думал о детских ручках и о том, как стучат их башмаки по коридору, об игрушках, с которыми дети не расставались, даже начав ходить в школу, и одновременно думал о женщине с мокрой промежностью, которая, как оказалось, отдавалась не только ему. И мысль «как она могла?», дрянная мысль, стучала в мозгу совсем рядом с мыслями о спокойных глазах жены и о детских голосах.

Каштанов присел на край стула и стал вглядываться в лицо Рихтера; сцена напоминала кабинет психоаналитика. Обычно неверные мужья идут к психоаналитикам. Марк Рихтер представил себя в кабинете психоаналитика Каштанова и улыбнулся.

— Почему вы улыбаетесь? Разве это смешно — оставить семью?

— Нет, конечно.

— Решили, что так будет безопаснее для них? Если вас арестуют. Да?

— Нет, ничего такого я не решал. Кто их здесь арестует? Просто так вышло.

— Не понимаю.

— Сам не очень понимаю. — Это был честный ответ. — Так вышло.

— Получается, вы сейчас едете спасать брата. Спасать семью. Так? Но теперешнюю семью вы бросили. Мне кажется, это неумно — бросать семью.

— Что уж тут умного?

— Наверное, серьезная причина.

— Причина, Иван, всегда одна. Войны начинаются от жадности. А расстаются супруги из-за измен. Глупость сделал. Вот и все.

— Извините. Не мое дело. Марк Кириллович, вы заметили? Снова много о Ницше пишут. Думаю, потому так, что Марксом опять увлекаются. Уверен, Ницше понадобился для противовеса.

— Такое противостояние уже было. Войнам нужна теория.

— Сегодня по-другому. Сейчас непонятно, кто фашист, а кто не фашист. Тех мест, где я работал, уже нет. Кто разбомбил, непонятно. Да и неважно, — добавил Каштанов.

— Это на Донбассе?

— Горловский химический. Рядом Авдеевский коксовый. Тоже разбомбили. Все стреляют, наши — и не наши. Друг друга фашистами называют. Большая война будет?

Такой вопрос задавали часто.

— Кого с кем? — спросил Марк Кириллович.

— Ну, вообще. За передел мира.

— Кому была выгодна Первая мировая?

— Та война — пролог к революциям. Миллионы людей получили винтовки. Сначала у нищих появилась теория, затем дали оружие. Сейчас теории нет.

— Разве к оружию обязательно нужна теория?

— Какие-то слова приходится говорить. Чтобы легче убивать.

— Мне кажется, — сказал Каштанов, — что