Дверь в зиму - Генри Лайон Олди

была, она есть.

Дочь ждет. Я должна что-то ответить? Имя. У дочери есть имя. Как же ее звали? Что-то с усилием приоткрывается во мне: ракушка с неохотой разжимает створки. Меж створок наружу выплывает имя.

— Аня? Анечка?!

У нее прекрасная гибкая фигурка. Гладкая кожа, похожая на лист кувшинки. Стройные ножки то срастаются в хвост, то вновь разделяются — не уследишь. Анечка всегда была непоседой! У нее такие же волосы, как у меня. Лицо…

Под моим взглядом лицо дочери плывет, меняется. Только что был полупрозрачный пузырь, изнутри подсвеченный мягким жемчужным сиянием — и вот на нем проступает курносый нос, маленький упрямый подбородок. Широко распахиваются глаза: огромные, сияющие…

Мы обе такие. Изменчивые, как вода.

— Ты тоже красавица! Настоящая красавица!

Она улыбается. Зубы белые, ровные, острые. Кажется, раньше ее зубы были другие.

— Дай я тебя обниму!

Одним мощным движением хвоста Аня радостно бросает себя мне навстречу. Мы обнимаемся: долго-долго. Мы вместе. Мы снова вместе (почему — снова?). Теперь все будет хорошо.

— Время спать, Анечка.

— Почему?

— Скоро солнышко взойдет.

— Спать надо ночью, мама! А когда солнышко — играть, гулять, веселиться!

Чепуха. Днем, когда солнце, мы спим. А когда встает луна, приходит наше время. Время русалок…

Мы — русалки?!

Ну конечно! А кто же еще?

— Ты просто забыла, Анечка. Спать надо днем, а играть — ночью. Днем нам лучше не показываться.

— Мне солнышка хочется, мам. Холодно. Хочу согреться.

Да она и правда вся холодная! Обнимаю дочь покрепче, прижимаю к себе. Мне самой холодно. Почему? Вода теплая, Анечка со мной, все хорошо…

Холодно.

— Вот потому и надо ложиться спать. Ты заснешь — и не будешь мерзнуть. А проснешься, и будем играть.

— Правда, мама?

— Конечно, маленькая. Плывем под корягу, там нас никто не потревожит.

Плывем. Устраиваемся. Засыпаем.

* * *

…бежим. Мы бежим.

Мы с Анечкой и еще люди. Много людей. Чемоданы, сумки, рюкзаки. Я крепко держу дочь за руку. На нас тоже рюкзаки. Хорошо, что не взяла чемодан. С ним бы далеко не ушли. Пришлось бы бросить.

Позади бахает: тяжело, гулко. Раз, другой, третий. Земля под ногами дрожит от страха. Нет, от страха дрожим мы. А земля дрожит от взрывов. Бомбы? Ракеты? Снаряды?

Какая разница?!

Не выдерживаю, оборачиваюсь на бегу. Над поселком взвиваются в небо черные столбы дыма. Рушится дом: оседает, разваливается. Нет, не наш. Нашего отсюда не видно. По всему поселку полыхают пожары.

Поселок городского типа. Был.

Под ногами жидкая грязь вперемешку со снегом. Оскальзываюсь, едва не падаю. Нельзя смотреть назад. Только вперед, вперед и под ноги. Нельзя упасть.

— Мама, мне страшно!

— Мне тоже. Это ничего. Мы убежим.

Фразы рвутся в клочья, как мое дыхание.

— Сядем на поезд. Уедем. Далеко-далеко.

— Где нет войны?

— Где нет войны.

— Бежим быстрее!

Быстрее не получается, но мы стараемся. Вот и мост. На другом берегу дорога уходит в лес. Там нас не увидят. Доберемся до станции. Говорят, электрички еще ходят. Специальные. Эвакуационные.

Саша звонил три дня назад. Велел нам с Аней уезжать. С ним все в порядке, их рота на второй линии, к ним почти не прилетает. А мы должны уехать.

Немедленно!

Надо было его послушать. Уже были бы в безопасности. Дура, что ты тянула? Собраться не могла? Все из рук валилось? Дом не хотела бросать, надеялась, что пронесет?!

Не пронесло.

По мосту бежать легче: здесь мало грязи. Еще чуть-чуть…

Удар. Глохну от грохота. Я не слышу, не слышу, я ничего не слышу! Мост уходит из-под ног. Аня! Падаю, падаю, падаю… Вода. Почему вода? Был же мост! Анечка, где ты?! Кричу; не слышу себя. В рот заливается вода. Как же так? Я хорошо плаваю. Я люблю плавать.

Аня! Аня!!!

Это все рюкзак. Какой тяжелый! Он тянет меня ко дну. Надо его сбросить. Вынырнуть, глотнуть воздуха; найти Аню. Она жива, она плавает лучше меня. И рюкзачок у нее совсем легонький…

Не чувствую рук. Не чувствую ног. Ничего не чувствую.

Устала. Я так устала. Сил нет. Я немножко полежу, отдохну — и вынырну. Найду Аню, и все будет хорошо.

Все будет хорошо.

* * *

Это была я?!

Почему — была? Я есть. Вот она — я. Смотрю на лунную дорожку. Блики бегут по воде. Люди бежали к мосту иначе, некрасиво. Блики — другое дело. Смотрела бы и смотрела…

Тишина.

Вода чуть слышно плещет, убаюкивает. Плакучие ивы полощут ветви в реке. Видно как днем, даже лучше. Аня? Вот она, моя Анечка, сладко спит под корягой. Скоро проснется, и мы будем играть. Я обещала.

Сон. Этот страшный сон.

Он тает комом ноздреватого снега под солнцем, растекается талой водой. На мосту была я. Та, что любуется лунной дорожкой — тоже я.

Холодно.

Почему так холодно? Лето же, должно быть тепло. А мне холодно. Надо согреться. Согреть Анечку. Надо, надо, надо позарез…

— Мама, мне холодно!

Проснулась, моя ненаглядная!

— Давай играть? Заодно и согреешься.

— А во что мы будем играть?

— В догонялки?

— Давай!

— Догоняй!

Вода ласкает тело. Она всюду, вода — это я сама. Мы с ней — единое целое, как мать и ребенок в материнском чреве. Плыву, несусь, мчусь, не встречая сопротивления. Как неуклюже плавала та, другая! А была уверена, что у нее хорошо получается.

Смеюсь, хохочу. Аня тоже смеется.

— Догоняй!

Теплеет, самую малость.

* * *

Саша. Любимый.

Лежим в постели, обнявшись. Его лицо рядом. Его дыхание на моей щеке. Родной запах. Родное тепло…

Что это грохочет? Гроза?

Взрывы? Это взрывы?!

* * *

Я ощущаю удары всем телом.

Толщу воды пронизывают косые золотистые лучи. Солнце? Почему — солнце? Сейчас день? Что меня разбудило?

Гулкий удар. Еще, еще! Это не взрывы.

Аня! Где Аня?!

Выскальзываю из-под коряги. Спешу на звук. Наверху слышны голоса. Глухие, искаженные — я с трудом понимаю, о чем говорят.

— …утащить хотела, тварь!

— …пацан живой?

— Живой! Только замерз, как цуцик.

— Ничего, отогреем. У меня самогонка есть…

— Самогон? Ребенку?! Дурак старый…

— Сама дура! Разденем, разотрем…

— …где эта?! Где она…

— Глуши!

— Сейчас всплывет!

Человек по пояс зашел в воду, что есть силы лупит по воде веслом. Плашмя. На берегу сгрудились еще трое, хлопочут над мальчиком — мокрым, дрожащим, до смерти