Не слушай море - Саша Мельцер

За неловкой болтовней с Мишелем я даже не заметил, как концерт приблизился к своему завершению. Часть времени мы проторчали в костюмерной, выйдя оттуда последними, потом болтали у кулис – конечно, не мудрено, что я едва не пропустил время выхода.

Ладони вмиг вспотели, а колени подогнулись. Я никогда не боялся сцены, но слишком давно на нее не выходил, не смотрел в глаза зрителям, не купался в океане аплодисментов. На морельской сцене и вовсе ни разу, кроме репетиций, не стоял. Слишком яркие софиты били в глаза, вынуждая щуриться, я оглядел весь зал, включая лоджии. Улыбнувшись, склонил голову в легком поклоне, когда меня представляли.

«Родион Елизаров, студент второго курса направления академического пения, контратенор», – вещал голос из-за кулис, а потом заиграли первые ноты песни Бернеса, и я на секунду задержал дыхание. Микрофона не было, но я привык еще в Москве удерживать зал голосом.

«Талантливый мальчик», – услышал я с первого ряда, но так и не смог разобрать, преподаватель это сказал или ректор.

А потом вступление дошло до первых слов, и я, набрав в грудь побольше воздуха, запел. Сначала – ровно, плавно, перебирая ноты волнами, позволяя слушателям качаться на них, медленно уплывая по тексту. Песня только с первого взгляда была простой, но на самом деле в ее простоте крылась сила. Мы дополнили ее на репетициях верхними мелизмами, и она зазвучала по-новому.

Пусть я полностью сконцентрировался на исполнении, но все равно следил взглядом за зрителями и их реакцией. Бывший ректор бумажной салфеткой промокала уголки глаз от слез, а вице-мэр сжимал ее ладонь; преподавательский состав молчал, не сводя взгляда со сцены. И, видя их молчаливое одобрение, я решил пойти на риск, который бы наверняка не поощрили, но мне хотелось добраться на последнем четверостишье до высоких контратеноровских нот.

«Не вздумай, – сказал мне преподаватель специальности. – Не дотянешь – опозоришься».

Но я так хотел спеть Орфея вместо Мишеля. Этот концерт стал отличным шансом доказать, что я – достоин. Я – лучше.

Так ликуй и вершись

В трубных звуках весеннего гимна!

Я люблю тебя, жизнь,

И надеюсь, что это взаимно![9]

Закрыв глаза, я полностью растворился в музыке, и не существовало больше ничего. Ни зрительного зала, ни выпучивших глаза преподавателей, ни бывшего ректора с бумажной салфеткой. Я, текст и фортепианное сопровождение, быстро подстроившееся под мои верхние ноты.

Как только я завершил последний аккорд, непроизвольно раскинув руки и едва ли не притопнув от удовольствия на сцене, как услышал тишину и свое дыхание в ней, рваное и нервное. Пианист уже убрал руки с клавиш, а молчание так и висело в зрительном зале. Я растерянно оглядывал первые ряды, сидевшие будто в трансе.

Сначала из амфитеатра послышались редкие хлопки, а потом их подхватили, и шквал аплодисментов разлился по всему зрительному залу. Преподавательский состав тоже громко хлопал, и, только столкнувшись с недовольным взглядом педагога по академическому вокалу, я понял, что за самодеятельность мне крышка.

«Я же говорил, талантливый мальчик!» – слышал я с первых рядов.

«А какие верхние ноты!» – вторили этим голосам другие.

Все слилось в один гул. Поклонившись еще раз и улыбнувшись, я ринулся к кулисам. Мишель стоял озадаченный, но перед выходом все равно одобряюще похлопал меня по плечу.

– Молодец, – шепнул он. – Это было феерично. Ты всех будто погрузил в транс.

И сам пошел на сцену под объявление закулисного голоса:

«Для вас споет Михаил Эйдлен, студент второго курса направления академического вокала, контратенор». Но, слегка высунувшись из-за кулис, я понял, что Мишель даже здесь в представлении не нуждался – все уже смотрели на него с восторгом и нетерпеливым ожиданием.

Когда Мишель взял первую ноту «Ноктюрна» Магомаева, я понял, что не могу их осуждать. За кулисами все стояли завороженные, смотрели на Мишеля широко открытыми глазами, а он плавно, по-кошачьи двигался на сцене, шагая из стороны в сторону и удерживая зал только силой собственного голоса.

Я опять выглянул из-за кулис и увидел, что все в зале с придыханием замерли. Слова лились не то что рекой – бескрайним океанским течением, поражающим глубиной и плавностью. Его голос, филигранно переливающийся от одного перезвона к другому, звучал и под высокими сводами потолков, и в зрительном зале, и с не меньшей силой добирался до закулисья. Я не сомневался, что если выйду в коридор, то обязательно услышу его голос и там. Причем он будет звучать так громко, словно Мишель стоит рядом.

Алиса, сидевшая в зале, тоже выглядела завороженной. Ее кожа казалась еще бледнее в темноте и приглушенном свете софитов. Взгляд ее голубых глаз неотрывно следил за действиями Мишеля на сцене. Рядом сидевшая Крис тоже слушала, но вяло, подперев подбородок ладошкой. Мне казалось, что еще чуть-чуть – и она точно заснет прямо под конец концерта. Но Алиса толкнула ее в бок локтем, и Кристина тут же опомнилась, дернувшись и широко распахнув глаза. Они перекинулись парой фраз – я видел, но, к сожалению, не слышал, о чем они говорили.

На мгновенье мне тоже захотелось оказаться в зале в качестве зрителя, чтобы ощутить всю магию, которая сейчас исходила со сцены. До кулис, может, и долетал звук, но Мишеля мы видели еле-еле и сбоку, потому что полноценного обзора у нас не было. Я мог бы сейчас пройти по пустым коридорам до зрительного зала, зайти через большие приоткрытые двери и досмотреть выступление, но, во-первых, там не было ни единого свободного места, а во-вторых, к моему приходу Мишель бы уже закончил петь. Поэтому мне оставалось только стоять за кулисами и ждать, когда звезда консерватории возьмет финальную ноту.

И он взял ее так, что зал рукоплескал еще несколько минут, не желая отпускать со сцены талантливого студента, и даже редкие выкрики «на бис», совершенно не свойственные консерватории и оперной музыке, доносились из амфитеатра. Но Мишель все-таки улизнул, поклонившись в десятый – я считал! – раз, и снова похлопал меня по плечу, проходя мимо.

– Ты отлично выступил! – воскликнул я. – «Ноктюрн» дался тебе нереально!

– Я просто много репетировал, – рассмеялся Мишель и по-дружески приобнял за плечи. – Ты тоже был хорош! Эта последняя нота! Если б ты вытянул тогда так же, то разбил бы все бокалы!

Неловко рассмеявшись, я легко растрепал его волосы, уложенные гелем, и теперь они стояли торчком. Вокруг нас кружила сплошная суета: девочки собирали костюмы, преподаватель с младших курсов шепотом командовал о том,