Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис

Внимание Адама отвлек павлин, перекрывший всю тропинку огромным барочным веером, украшенным изумрудами, сапфирами и тысячью и одним позолоченным глазом. Королевская птица обратилась к нему голосом капризного ребенка. Сначала ему показалось, что та хочет, чтобы Адам позаботился о ней, как-то успокоил, но ее распушенный и дрожащий веер куда меньше напоминал жест, приглашающий приблизиться, чем настойчивый призыв обратить внимание на нечто иное.

Озадаченный, он повернулся к Эвелин, раздетой, танцующей на месте, словно у костра, бледная груша ее ягодиц двигалась как маятник с каждым шагом, каждым притопом. Подойдя ближе, он обнаружил не языки пламени перед ней, а змея, раскачивающегося взад-вперед, взмывающего и опадающего под неуловимый ритм. Время от времени он касался ростральными чешуйками земли, словно имитируя поклон, и обнажал затененные участки, образующие вывернутый разрыв на капюшоне. Глаза змея, круглые расщелины, встроенные в тектонические плиты головы, гипнотизировали Адама и дирижировали колебаниями Эвелин. Ее грудь с выпирающими сосками волновалась, а слива между ног налилась соком. Остолбенев, Адам не придал значения холодному дыханию ветра, направленному на его гениталии, из-за которого те начали отвердевать. Раздвоенный язык змея, лазурно-пурпурный, издавал свистящее ворчание и шепот. Кольца дыма вырывались из ноздрей. В возбужденном состоянии изогнутые зубы выделяли капельки яда, прозрачные, словно предэякулят. Затем существо вытянулось во всю длину, как червь, и сорвало плод с ближайшего дерева. Зажало своими челюстями, пронзив, оранжевое яйцо. Удовольствие от прокалывания заставило его подергивать кончиком хвоста. Эвелин и Адам, увидев это, преклонили колени. С огнем в глазах змей наклонился вперед, дрожа от скрытой власти, и Эвелин получила апельсин, вынимая его, как камень из таинственной пещеры. Iftah yã simsim[25]. Они не отводили глаз от зияющей пасти змея, замершего демона в маске притворной улыбки: со слизью и органическими отверстиями, ножнами для языка, гортанью, небом бесконечной глотки. Подобно калейдоскопу. Апельсин, доставшийся Эвелин, кровоточил рыжевато-коричневым ядом из двух одинаковых отверстий и стекал контурами ее пальцев. Она вонзила средний и указательный пальцы другой руки в двойные глазки и потянула, чтобы разорвать его волокнистую мякоть. Затем она укусила плод, сок брызнул, стекая, как дождь. Пред ее мысленным взором стоял отец, проповедующий и стареющий за кафедрой, предостерегающий свою паству об адских муках, как вдруг половина его лица отвалилась от подбородка и открыла нечто более гладкое, в то время как внутри груди он переваривал собственное сердце. Змей проводил взглядом плод, когда она передала его Адаму. Он почувствовал в руке его вес, не больше нескольких драгоценных камней. Он разорвал его куда решительнее, лоскуты кожуры упали на землю. Впился зубами, громко втянув цитрусовый сок, а оставшийся потоком ринулся по предплечью и сорвался с локтя. Омовение совершилось. Перед его мысленным взором предстала мать как земля и удобрение, ее тело — грядка в саду, на которой ничего не подозревающие гости срывали цветы и овощи, растущие на стеблях и лозах, продолжениях материнских вен.

С криком навстречу им выбежал седобородый старец, он почти летел, размахивая косой: «Это моя собственность. Проваливайте отсюда, пока я не выпотрошил вас, как пару поросят!» Один его глаз представлял собой углубление в сморщенной коже и подчеркивал глазную впадину. Другой, грязно-голубого цвета, наполовину прикрывала скошенная бровь. Он стоял на своем, занеся косу, и ее ржавое лезвие напоминало краюху полной луны.

Змей исчез, нырнув головой в землю, они впопыхах искали одежду, но ее нигде не было, тогда они, убегая, нарвали листьев с дерева и прикрыли ими интимные места.

* * *

Они лежали в пещерной темноте спальни, наполовину укрывшись простынями, и нежились в курившихся ладане и мирре. Дым извивался под потолком, колыхался и блестел, иногда превращаясь в серебряное сияние.

— Что-то изменилось, — сказала она.

— Что именно?

— Не знаю. Что-то не так. — В ее глазах он заметил пустоту, как после панической атаки. — Как думаешь, кто был тот человек?

— Просто фермер, Эви.

— Думаю, что больше, чем просто фермер.

— В каком смысле, больше?

— Не знаю. Мне на ум пришло слово «глашатай».

Подложив руки под голову, он сказал: «То был просто фермер».

— У меня это чувство.

— У тебя много чувств.

Она почесала ногу.

— Я чувствую глубоко.

— Глубже, чем большинство людей.

— К сожалению.

— Или к счастью.

Она подтянула простыню под шею.

— Но не в такие моменты.

— Да.

И она сразу остро почувствовала, что Адам на одном краю кровати, а она на другом. Можно было возвести стену между ними, если ее еще не возвели.

— Ты был таким заботливым.

Он повернулся и посмотрел на нее.

— Я и сейчас такой.

— Я знаю.

— Чувствую себя ущербным, когда ты так говоришь.

Она попробовала разглядеть дымную паутину.

— Прости.

— Ты прости.

— Не извиняйся.

— Хорошо.

Сизые ленты становились прозрачными, когда она пыталась рассмотреть их. Она представила, что комнату охватило пламя, и тут же почувствовала зуд под кожей, в слое тонких мышц. Эвелин оторвала взгляд и сфокусировалась на каемке между радужкой и зрачком, а затем на всём глазу Адама.

— Ты — мой спаситель.

— Твой… спаситель — медленно проговорил он.

— Знаю, это звучит странно, но это так. Ты должен мне поверить.

Он прикрыл глаза: «Не получается».

Он ощутил сухую, но мягкую ладонь у себя на щеке.

— Ты спас меня. То, что было до тебя, сложно назвать жизнью. Знание — это половина жизни, но ты мне тоже нужен. Мне нужна твоя любовь.

Когда он снова открыл глаза, зрачки расширились, радужка практически исчезла в компрессии, затем они сузились до точки перед тем, как остановиться между ними.

— Я — твой Иисус.

Смешок вернулся назад по ее небу: «Людям кажется, что Он может даровать и знание, и любовь, просто жертвуя собой».

— Чувство вины.

— Мазохизм.

Они оба задумались об этом, потолок из дыма извивался как единое целое. Природа дыма позволяет ему быть чем угодно, но почти никогда собой.

— Ты бы пожертвовал собой ради меня? — спросила она.

— Однозначно.

Если бы он погиб из-за той отключки в воздухе, она бы посчитала, что это ради нее, лишь бы удержать его, понять. Она поцеловала его и сказала: «Однако мне бы не хотелось такой крайности. Я бы тоже пожертвовала собой ради тебя».

— Мне бы тоже этого не хотелось.

Адам представил их на распятии, он — вор, справа, она — слева, или наоборот — кающийся грешник и нераскаивающаяся. А посередине их слияния — прообраз потомка. Предвестник любви или боли? Чтобы отпустить эту мысль, он вздохнул.

Взяв его ладони в свои, она сказала: «Знаешь, о чем я думаю, о чем я