Лидия Раевская - Мама Стифлера

— Чего? — Я перестала плакать. — Какие капли на что?

— Я спрашиваю, как ты разводила этот шампунь?

Внутри меня что-то заклокотало:

— Разводила?! Разводила шампунь водой? А ты, скотина, мне хоть что-нибудь про воду говорила?

— А что, нет? — Прикинулась валенком Юлька. — Ой, как неудобно получилось.

— Неудобно тебе скоро будет на доске с колёсиками ездить, руками от асфальта отталкиваясь, как побирушка в метро. Я ж тебя пополам перекушу.

— Виновата. Виновата, каюсь. — Ершовой явно было стыдно. Что меня успокоило. Стало быть, она не мстит мне за рассказы в Интернете. — Ты только ничего не сбривай. И на улицу не выходи пока. А если выйдешь — не рассказывай никому, что это я тебе шампунь присоветовала. Я к тебе завтра приеду, привезу крем.

— Для копыт?! — Я взвыла.

— От волос на пизде. Но для твоего лица тоже сойдёт. Вы обе всё равно на старую помидорку похожи.

… Через неделю, когда с моей головы отвалилась последняя болячка, а с лица сошли страшные красные пятна, оставшиеся после эпиляции кремом для пизды, мой телефон пропел «Подруга подкину проблему, сука!», и я подняла трубку:

— Чего тебе?

— Ничего. — Обиделась Ершова. — Звоню узнать как там твоё лицо поживает.

— Вашими молитвами.

— Всё так хуёво? — Ершова поняла меня правильно.

— Было хуже.

— Ну тогда и не прибедняйся. — Ершова дала понять, что тема закрыта, и продолжила: — Как у тебя с зубами?

— Все двадцать восемь пока на месте.

— А какого они у тебя цвета?

— А какого они у меня цвета, если я курю по пачке «Русского Стиля» в день, и выпиваю по пять чашек кофе?!

— Фубля. И как ты с этим собираешься бороться?

— Ершова…

— Что Ершова? Ты не ори, ты только послушай. Есть у меня на работе одна баба. Зовут её Чёрный Клык. На самом деле, я ниибу как её зовут. Чёрный Клык и Чёрный Клык. Все зубы чёрные у неё были. И тут она приходит из отпуска — и мы всей конторой охуели: она лыбицца, и ажно глаза слепит от белизны! В общем, нам надо немедленно купить…

Я положила трубку, и выключила телефон.

Торжество справедливости

27-04-2010

На часах был полдень. Мы с Ершовой сидели и пили. Она чай, а я коньяк. Спизженный по случаю из папиной заначки под шкафом.

На часах был полдень. А пить мы с Ершовой начали тоже в двенадцать. Только ночи. И последние три часа пили мы молча.

— Экий пидорас. — Я решила нарушить тишину, ибо чувствовала, что за минувшие сто восемьдесят минут мы с Юлькой расплодили батальон конной милиции.

— Экий, действительно. — Подтвердила Ершова, и похлопала себя по животу: — Слушай, я уже четыре литра чая выдула, а ты всё ещё к консенсусу не пришла.

— Не пойду я к твоему консенсусу. — Я машинально пригубила свой стакан, потому что коньяк в общем-то кончился ещё в шесть утра, второй бутылки не было, а чаю не хотелось. — Грех это, Ершова.

— Грех, Лида, это жену больную бросать. С дитём малым! — Повысила голос Юлька, а я спросила:

— Почему больную?

— Да потому что только больная на голову баба, когда её муж бросает, двенадцать часов подряд ебёт мне мозг на тему «Как вернуть эту паскудину?», а советов моих слушать не желает! — Закричала Ершова, и схватила меня за шкирку: — Собирайся, брошенка. Это твой единственный шанс.

Вовка бросил меня месяц назад, и возвращаться упорно не желал. Собственно, лично мне он не особо-то был и нужен. Разве что зарплаты его жалко было, и пиписьки вот такущей. А больше в Вовке ничего хорошего и не было. Но ребёнок по нему скучал, а сыну я никогда ни в чём не отказывала. На уговоры и лесть Вовка не поддавался, а в ответ на моё телефонное обещание не давать ему видеть ребёнка — предсказуемо приехал и дал мне в глаз.

Все возможные варианты были испробованы, и кроме фингала никакого результата не принесли. И тогда на помощь пришла Ершова. Если, конечно, можно назвать помощью Юлькино желание отвести меня к бабке-цыганке, которая поплюёт-пошепчет, и Вовка вернётся обратно в ячейку общества. Вместе с зарплатой и пиписькой. Мне такая помощь не нравилась, но с Ершовой спорить бесполезно.

— Страшно чота мне, Ершова. — Поёжилась я, стоя у облезлой двери с обгрызенной дермантиновой обивкой, за которой проживала Юлькина бабка-кудесница. — И денег жалко. Ой, жалко…

— Страшно уродиться дурой. — Весомо ответила Ершова. — Страшно идти в КВД после твоего дня рождения. Страшно десять лет жить с сильно пьющим мужем-молдаваном. А бабка это хуйня. И деньги плачу я. Хуле ты их жалеешь?

По всем пунктам Ершова была права, поэтому я вздохнула, и нажала на кнопку дверного звонка.

В приоткрывшей щели появился один пышный чапаевский ус, и приветливо нам махнул. Расценив этот жест как приглашение войти, мы с Ершовой, собственно, и вошли.

Обладатель чапаевского уса повернулся к нам спиной, и посеменил по коридору, как болотный огонь. Мы шли за ним, и с каждым шагом мне всё больше хотелось развернуться и убежать обратно. Хуй бы с ней, с зарплатой Вовкиной. И хуй бы с пиписькой. Внутри меня поднималась и бурлила волна паники. Хотя, возможно, это бурлила медвежья болезнь.

— Сюда. — Сказал своё первое слово человек с усом, и толкнул какую-то дверь.

— Сюда. — Шёпотом повторила Юлька, и тайком перекрестилась.

Моя паника забурлила так громко, что это услышала Ершова, и прошипела мне в ухо:

— Я тебя к святому человеку привела, к благодетелю, а ты, простигосподи, обосрамшись. Ёбаный стыд!

Я покраснела, и усилием воли попыталась подавить бурление паники.

Не вышло.

В помещении, куда нас завёл человек с усом, было темно и страшно. И подозрительно воняло.

— Ты что творишь-то, сволочь? — Юлька вцепилась мне в жопу ногтями. — Совсем сдурела?

— Это не я! — Заорала я шёпотом. — Тут, по ходу, труп чей-то припрятан. Я так не навоняю!

— Навоняешь. — Пообещала Ершова, почти касаясь своими зубами моей шеи. — Если щас не заткнёшься.

Я энергично задышала через рот, и перестала огрызаться.

В темноте кто-то чиркнул спичкой, зажёг свечку, и стало немножко светлее.

— Садитесь — Сказал человек с усом, и повернулся к нам лицом, демонстрируя второй такой же пышный ус, и мощные сиси туго обтянутые тельняшкой. В усах и сисях мне почудилось что-то знакомое.

— Это бабка?! — Я забыла о том, что мне нужно молчать, и повернулась к Ершовой.

Та покраснела до синевы, заклацала зубами, но ничего не ответила. Паника во мне вновь громко забурлила.

— Вижу. — Вдруг сказали усы, и нацелились на меня. — Вижу, любишь ты чернобрового.

Я оглянулась. Юлька победно смотрела на меня, как бы говоря своим видом: «Видала? Не бабка, а оракул, блять!»

— Чёрные брови в наше время страшная редкость. — Подтвердила я бабкины слова, и почувствовала что паническое бурление стремительно исчезает. — Только раз в жизни и видала.

— Не выёбывайся! — Прошипела сзади Юлька, и больно дёрнула меня за волосы. — Умничает она.

— Вижу. — Снова сказали усы и тревожно завибрировали. — Вижу, ушёл твой чернобровый. К женщине!

Ершова за моей спиной ахнула.

Я поднялась со стула, отряхнула жопу, и сказала:

— Большое спасибо за информацию. Я два месяца думала, что мой чернобровый ушёл к другому мужику. Потому что пидорас. Но сейчас я вижу, что ошибалась. Вы открыли мне глаза. Ершова, дай тёте побольше денег, и пойдём отсюда.

— Сядь! — Заорали на меня усы, и я снова забурлила. — Сядь и слушай! Мужа твоего Володей зовут. Сыну вашему два года. Летом будет. Ушёл твой муж к другой женщине. Не сам ушёл, приворожили его. Вернётся он, если слушать меня будешь. Поняла?

— Это вам Юлька про меня рассказала? — Ответила я вопросом на вопрос.

Усы ухмыльнулись. Повибрировали. Потом распушились и наклонились к моему лицу:

— В три года у тебя любимая игрушка была. Красная плюшевая обезьянка Чича. Ты с ней месяц не расставалась, а потом в окно выкинула. Папа твой на дерево за ней полез, и пизданулся. До сих пор, поди, спиной мучается.

Усы победно встопорщились, а Ершова за спиной ахнула ещё громче.

Я молчала.

Потому что бабка сейчас сказала истинную правду. Была у меня обезьянка, помню. Чичей звали, действительно. И папа с дерева потом пизданулся. Всё верно. И Ершова про тот случай точно ничего знать не могла.

Волшебство, блять!

— Теперь слушай дальше. — Усы были довольны произведённым эффектом, это было заметно. — Я тебе сейчас дам сахару и овса.

— Чо я, лошадь? — Вяло возмутилась я по инерции.

— Дура ты! — Пропыхтела сзади Ершова. — Бери чо дают, и не выёбывайся!

— Бери ручку, и записывай что будешь делать. — Сказала бабка, и сунула мне в руки бумажку. — Пиши…

Через полчаса мы с Ершовой вывалились на улицу, сели на лавочку у подъезда, и спешно закурили.