Лидия Раевская - Мама Стифлера

— Потом. Ты спи, спи…

За окном сигналит машина. Вздрагиваю. Чего-то жду.

Снова протяжный гудок.

Поправляю одеяло ещё раз, встаю, выхожу из комнаты, тихо прикрыв дверь, и замираю в прихожей.

Сигнал машины.

Накидываю на плечи куртку, и выхожу к подъезду.

— Зачем приехал?

Опять мокрая волна застряла в районе носа.

— Прости. Прости мудака. Я просто устал.

— Я тоже. Зачем приехал?

Губы прижимаются к моим рукам. Исследуют каждый палец.

— Я так не могу, Лид. Тебе никого не жалко. Никого! Меня не жалко, себя… Ты только его жалеешь! Почему?

— Ты знаешь. Зачем в сотый раз?

— Чтоб поняла! Чтоб глаза открыла, дура! Ты же его не любишь, ты его жалеешь!

— Мы в ответе за тех, кого приручили.

— За тех, кого вовремя не послали нахуй! Синдром Экзюпери! Зачем тебе это?

— Он без меня не сможет…

— А я смогу, или ты об этом не думаешь? Сколько ещё это может продолжаться? Год? Два? Три?

— Ты считаешь?

— Считаю! Ну, убей меня теперь. Лид, я должен знать, есть ли у меня шанс…

Смотрю на кончики своих тапочек. Выскочила, идиотка, в чём была. А тут лужи…

— Шанс есть всегда. Только ты сам должен решить — нужно ли оно тебе?

Не поднимаю глаза. На тапочки смотрю.

— А что я тут, по-твоему, делаю? Ты мне нужна. Только ты. Понимаешь?

Ещё бы. Ещё бы я не понимала. Сколько раз я это слышала… «Нужна». Я всем нужна. Только для чего?

— Для чего?

— Чтоб дышать нормально. А не с аквалангом. Лид, я не знаю, сколько у меня осталось воздуха…

Романтик. Какие слова, какие слова знаем… Помимо воли на лицо наползает скептическая улыбка. Мокрая волна оттолкнулась от носа, и пошла выше. Резко. Так, что слёзы выступили.

— А если сегодня воздух кончится? Что будешь делать? Умрёшь? Баллон в акваланге поменяешь?

— Не будь ты сукой, а? Ну, зачем ты?

А, в пизду тапки. Всё равно на помойку теперь. Делаю шаг в лужу, и утыкаюсь лицом в мокрое от дождя плечо.

— Прости… Ты же знаешь… Я не могу! Пока не могу! Повод… Повод нужен!.. Ну, как я вот так смогу? Два года жизни, понимаешь? Я… Я ж подыхала тогда! Сорок три кило живого весу! Речевой невроз! Овощ слюнявый! И никого рядом, ни-ко-го!

— Тихо-тихо, тсссссссссссссс…Не кричи…

— Он один рядом был! Он меня вытащил, уколы делал, лекарства покупал сам, с ложки кормил!

— А ты для него меньше сделала? Он живёт у тебя, ты его кормишь, обстирываешь, терпишь его истерики… Ты всю жизнь будешь долги раздавать? Что он для тебя сделал за эти два года? Что он тебе на день рождения подарил?

Всхлипываю, и царапаю ногтями его куртку.

— Молчишь? А на Восьмое марта? А на Новый Год? А хоть раз он тебя спросил: что ты сегодня ела?

— Ну, не надо… Я уйду сейчас…

— Куда? К нему?! В спальню пойдёшь, чтобы услышать: «Ты спать? Завтра поработаешь — ложись»? Господи, это когда-нибудь кончится?

Реву. Сопли размазались по его кожаной куртке, а мне не стыдно почему-то. Он рукой мне их вытирает.

— Лид, ты ж должна понимать, что дальше так нельзя. Чего ты ждёшь? Какого повода? Не хватало ещё, чтоб он тебе въебал, Боже упаси… Ты и это простишь в счёт своего «долга»? Вижу, простишь. Дура! Сопливая ты дура! Господи, за что я тебя люблю… Ты сама не живёшь, и мне не даёшь — ты понимаешь? Я подожду, сколько скажешь. Год, три, десять… Только ты сама пойми: ты же у себя время крадёшь. Сколько тебе ещё надо чувствовать себя несчастной? Когда ж ты озвереешь-то, а? Ты ж умеешь это. Ты ж человека с корнем вывернешь, если захочешь… Ты меня, вон, триста раз через жопу вывернула, и тебе меня не жалко!

— Жалко!

— Правда? Тогда почему он там, а я здесь?

— Потому что!

Выкрикнула, и сдулась как шарик. Только усталость накатила, и соплей стало ещё больше. И он сдулся.

Молчим.

Тапочки мокрые насквозь. Ногам холодно.

— Ножки промокли? — Сильные руки отрывают меня от земли. Обнимаю его за шею, и шепчу ему в ухо:

— Подожди ещё чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Я не могу так сразу, так резко… Я постепенно, хорошо? Я ему скажу, что завтра буду всю ночь работать с документами, и чтобы он не приезжал. А потом скажу, что… В общем, придумаю что-нибудь… Ты только не дави, ладно? Мне время нужно. Ещё немножко. Прости…

— Лид, я тебя люблю.

— Я тебя тоже. Очень. Только не дави… Пожалуйста. Дай мне месяц.

Его руки дрожат. Я это всем телом чувствую. Ясен хуй — почти шестьдесят килограмм, а он не Турчинский. Дёргаю ногой, давая ему сигнал к возвращению меня на землю. Осторожно приземляюсь. Целую его в шею. Сильно. Захватывая кожу зубами. Затем отталкиваю, и ухожу не оборачиваясь.

Дома темно. Скидываю мокрые грязные тапочки, и запихиваю их под вешалку. Завтра выкину. Шлёпая мокрыми ногами по полу, иду в спальню. Присаживаюсь на край кровати, и поднимаю с пола сползшее одеяло.

— Ты спать? — Слышу в темноте.

— Нет ещё. Мне поработать надо.

— Хватит работать. Спать ложись.

Почему-то улыбаюсь.

— Синдром Экзюпери…

— Что? — Горячая рука схватила меня за запястье, и потянула на кровать.

— Ничего. Спи давай. Я скоро лягу.

Тихо выхожу из комнаты, иду в ванну, прикрываю дверь, и достаю телефон.

— Алло?

— Это я. Расскажи мне сказку…

— Какую?

— Любую. Только чтобы хорошо заканчивалась, и все там были счастливы…

— Он спит?

— Да.

— Тогда слушай…