Питер Найт - Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов»

Многие формы параноидального мышления, с которыми мы встречаемся в «Подземном мире», работают за пределами обычных форм конспирологии. В одной из своих поездок, предпринятых с целью найти недостающее звено в саге со знаменитым ударом Томпсона, Марвин Ланди заходит в кафе «Теория заговора» в Сан-Франциско, место, заполненное «книгами, катушками с кинопленкой, магнитофонными лентами, официальными правительственными отчетами в синих папках». Принимая во внимание склонность Марвина к безумным конспирологическим теориям, пожалуй, вызывает удивление то, что он «отмахнулся от этого места» как от «череды бесплодных упражнений» (U, 319). Он поступает таким образом, полагая, что «источники лежали глубже и были менее различимы, глубже и одновременно ближе к поверхности, посмотри на рекламные щиты и картонные пакетики с бумажными спичками, торговые марки на товарах, родимые пятна на теле людей, посмотри на поведение твоих домашних питомцев» (U, 319). С точки зрения Марвина и романа в целом, скрытую подоплеку современной истории нужно искать не в правительственных досье, дожидающихся, когда их соберут в одну связную историю о призрачных заговорщиках. Вместо этого тайные знаки власти следует искать в мимолетных вещах, происходящих ежедневно, и в бесконечной запутанности транснационального потребительского капитализма: они более очевидны, ибо встречаются повсюду, и в то же время менее заметны, потому что воспринимаются как должное.

Точно так же разговоры между Симсом и Ником о подлинной истории загадочной мусорной лодки демонстрируют показательный контраст между откровенной версией теории заговора и случайными, неясными параноидальными убеждениями. Симс говорит Нику, что их теории насчет причастности мафии и ЦРУ к преступному миру являются частью общепринятой конспирологии:

— В итальянском языке есть одно слово. Dietrologia. Так называется наука о том, что стоит за чем-то. За каким-нибудь подозрительным событием. Наука о том, что стоит за каким-нибудь событием.

— Это им нужна такая наука. А мне нет.

— Мне тоже не нужна. Я просто рассказываю тебе.

— Я американец. Я хожу на бейсбол, — сказал он.

— Наука о темных силах. Они явно считают, что эта наука достаточно серьезная, чтобы дать ей название.

— Люди, которым нужна такая наука, — я бы попытался сказать им, что у нас есть настоящие науки, точные науки, и нам не нужны мнимые.

— Я просто назвал тебе слово. Я согласен с тобой, Симс. Но слово-то существует.

— Всегда найдется какое-нибудь слово. Может, и музей в придачу. Музей Темных сил. И у них там десять тысяч смазанных фотографий. Или его взорвала мафия? (U, 280).

В этом разговоре обнаруживается несколько разоблачительных деталей. С одной стороны, Ник решительно отвергает разновидность постуотергейтского объяснения как почему-то неподходящую для Америки (он настаивает на том, что «история не была делом нескольких стертых минут на магнитофонной ленте» [U, 82]), но, тем не менее, он один продолжает верить в теорию заговора вокруг исчезновения своего отца. С другой стороны, хотя Симс, похоже, пытается придать своим конспирологическим предположениям вес и безошибочность точной науки, заметно, что он не очень-то привязан к своим взглядам:

Ему нравилось говорить это снова. Не то чтобы он в это верил. Он не верил в это ни долю секунды, но хотел, чтобы в это поверил я или принял эту мысль в расчет с тем, чтобы он мог поднять меня на смех. Он неприятно ухмылялся, высмеивая любые поспешные мнения, которым ты мог поддаться во имя своего личного конспирологического кредо (U, 280).

Если в этом разговоре Симс отнесся к идее диетрологии лишь наполовину серьезно, то впоследствии он всерьез излагает свою теорию о том, что результаты переписи были подделаны, после чего Ник напоминает ему: «Мы не такие, помнишь, у нас, тебя и меня, нет слова, обозначающего науку о темных силах. Науку о том, что стоит за каким-то событием. Мы не признаем обоснованность этого слова или этой науки» (U, 335). Симс рассуждает о дпетрологических вероятностях, а потом отказывается от них, прикрываясь слишком замысловатой иронией, чтобы ее можно было почувствовать. В его мире больше не существует устойчивого, цельного «личного конспиративистского кредо», которого можно твердо придерживаться, — лишь временная и стратегическая форма саморефлексивной паранойи.

Теории Симса кажутся и неопровержимо правдоподобными, и, вместе с тем, возможно, ошибочными, как и в той ситуации, когда коллега Мэтта по работе с боеголовкой приводит убедительный пример случайного использования «разворотников» в ядерных испытаниях только затем, чтобы опровергнуть эти же утверждения в конце разговора. И в бывшем Советском Союзе, и в пустыне Невада подобные эксперименты кажутся «секретом Полишинеля» — нечто парадоксальное, о чем все знают, но что официально содержится в тайне. Параноидальные взгляды Симса и коллеги Мэтта зависают между легковерием и пресыщенностью, между серьезностью и иронией, так и не срастаясь в строгую логику дпетрологического мировоззрения. Когда Детвилер пытается убедить Ника и Симса в том, что мусорная лодка может перевозить цээрушный героин, то он делает это не потому, что имеет в своем распоряжении конкретные факты, а потому, что «глупо в это не верить» (U, 289), или, как пишет Делилло в 1983 году в Rolling Stone, «в некоторых ситуациях паранойя — единственный разумный ответ».[528] В конце концов разоблачения злодеяний правительства и корпораций («зная, что мы знаем», как говорит Джесси Детвилер, что «все связано» [U, 289]), сознательное и искушенное ожидание заговора считается само собой разумеющимся и в то же время от него дистанцируются. Предложение придерживаться безопасной, целеустремленной веры в паранойю (либо в форме маккартистской политической целесообразности, либо в виде контркультурной реакции против подобных злоупотреблений властью), потому что все равно никто не может быть параноиком в достаточной степени, уже не работает. Похожим образом одна из молодых добровольных участниц проекта Клары, задумавшей разрисовать списанные бомбардировщики, стоящие в пустыне, рассказывает Нику шутку на тему завершения «холодной войны», которая обходи т весь лагерь: «все это придумано для того, чтобы обмануть Запад» (U, 81). Она смеется над этим, но признает, что «похоже, никто не уверен в том, что это шутка». Конспирология в «Подземном мире» становится не столько предметом незыблемой веры, сколько пробным шагом к пониманию неизвестных, временных форм представления, которое может лишь приближаться к «более глубоким и менее различимым» источникам власти. Роман Делилло соответствует наблюдающемуся на протяжении последних сорока лет переходу американской паранойи от неизменной и цельной мировоззренческой структуры в виде персонализированных заговорщиков к противоречивому, ироничному и самореф-лексивному присвоению языка конспирологии как популистского способа осмысления крупных социальных и политических перемен. Эта новая паранойя, о чем мы говорили в первой главе, является циничной и, одновременно, искренней. Персонажи Делилло признают, что конспирология сильно обанкротилась, но все равно продолжают выдвигать конспирологические теории.

Во многих отношениях эти изменчивые, скрытые убеждения действуют с точностью до наоборот по сравнению с обычными объяснениями в духе, как я ее называю, безопасной паранойи. Едва ли можно сказать, что эти взгляды сохраняют прочное ощущение идентичности, будь то индивидуальной или национальной, поскольку в лучшем случае они заставляют проступить размытые очертания некой призрачной и фрагментированной силы, не оставляющей отчетливого ощущения поддающегося описанию врага, а значит не обещающей цельную личную или национальную идентичность, находящуюся под угрозой. В своих рассуждениях Симс намекает на связь между контрабандой героина, которой занимается ЦРУ, управлением ликвидацией ядерных отходов и мафией, но, в отличие от обычного конспиролога, оперирующего цифрами, Симс не предлагает пространного, подкрепленного документами повествования о том, как «Они» могут быть связаны между собой, или о том, какие у «Них» могут быть цели. Он не приписывает предполагаемым конспираторам способность эффективно действовать, проявляя беспощадность. «Подземный мир» оставляет ощущение присутствия в нашей жизни каких-то сил, над которыми мы не властны, однако это подозрение отказывается складываться в узнаваемую теорию заговора дольше, чем на мгновение, и то лишь как полусерьезное приближение к непостижимо сложным, а значит и непредставимым силам. По сути, роман создает образ заговора без самого заговора. Трансформация паранойи, наблюдаемая в романе, — подходящий ответ на запутывающие сложности современного мира, в котором все связано, но ничего непонятно.