Иное мне неведомо - Элиса Леви

Я распутывала гирлянды, чтобы развесить их на площади, когда опять появилась новенькая с картиной под мышкой. Заметив Нору, которую она прежде не видела, женщина замерла на несколько минут, наблюдая за ней. Картина выскользнула из-под мышки и чуть не упала на землю. Возможно, новенькая заметила в Норе что-то такое, что заставило её на мгновение забыть о своём натюрморте. Во время угрозы падения ноши у меня промелькнула мысль, что рамка может сломаться, и мои ноги сами сделали попытку приблизиться к блондинке, чтобы я смогла поймать картину на лету. И тут выражение лица женщины полностью изменилось, она повернулась со своим творением в руках и больше с ним не появлялась. А я почувствовала облегчение, сеньор, хотя меня и заинтриговало, почему новенькая так удивилась, увидев мою сестру. Вероятно, её впечатлил вид Норы или безжизненное тело, а может, сеньор, ей стало жаль её, как обычно и бывает. Не знаю, но я всё еще держала в руках свою гирлянду и говорила Норе: «Молодец, Норочка, ты постаралась, ты молодчина».

Сеньор, невозможно даже представить себе, как ругала меня мать за то, что я вывезла Нору из дома. «Разве тебе непонятно, – выговаривала она мне, – неужели ты не понимаешь, что Норе нельзя выходить из дома?» «Мама, – возражала я, – Нору надо вывозить, у нее безрадостная жизнь, разве ты не видишь, что затворничеством её не спасти?» А она: «Радость твоей сестре неизвестна, и она никогда её не познает, потому что ей это непонятно, Лея, она не ощущает радости. И хватит нам уже показывать её всей деревне в том виде, в каком она находится». Моя мать ошибалась, сеньор, она совершала ошибку, но что я могла поделать?

Вступительную речь произнёс мэр, посетивший торжество в сопровождении свиты своих дочерей и супруги. Он заявил что-то вроде того, что нам посчастливилось жить, а в близком будущем и умереть здесь, где мы выросли. Вы можете себе представить, что эти слова вызвали во мне – я чуть вся не запылала, и хотя этого не случилось, но я была на грани пожара. С того момента, сеньор, казалось, что это будет просто вечеринка, на которой не может произойти ничего такого кроме танцев и парада коров на деревенской площади. И что единственной уместной эмоцией здесь станет радость от того, что мы пока живы, а также проявление гордости жителей, вызванное их существованием на этих улочках. Но вдруг ситуация, похоже, начала осложняться. Вам уже известно, что у нас здесь всё происходит параллельно, и если Каталина влюбляется, то Эстебана атакует смерть, а если Хавьер решается полюбить меня, то моя сестра начинает совершать странные поступки. Ну а в августовские праздники, сохранившие своё название, хотя и отмечаются в сентябре, количество парных событий умножилось, и если у одних жизнь запуталась, то у других наладилась.

Я уговорила мать нарядить мою сестру в юбки с оборками и вывезти её на площадь, хотя мама беспокойно говорила, что нам нужно проявлять осторожность: если Нора сбрасывает ножи со стола дома, то как знать, что она начнёт вытворять на глазах у всего посёлка? И что нам троим лучше остаться дома взаперти, уложив Нору в постель и присматривать за ней на случай, если у неё прервётся дыхание. Я страшно разозлилась от одной только мысли, что останусь в этом доме, который, как и жилище для Химены, становился для меня слишком большим. Мать задала мне вопросы: что мы будем отвечать, когда нас начнут расспрашивать о Норе? как они будут на неё глазеть? а вдруг она обгадится? а если начнёт визжать? Что, если, что, если, что, если… А я заявила:

«Мама, не волнуйся, если такое случится, я помчусь с Норой домой, успокою её, вымою, уложу спать, сделаю всё, что надо, мама, всё, что угодно». И она уступила, потому что, сеньор, её тоже огорчала перспектива остаться дома и плакаться друг другу в жилетку.

Так что наша мать вцепилась мне в руку, пока я толкала кресло Норы, и мы поднялись по склону холма к площади. Ещё из дома мы услышали звуки оркестра, исполнявшего песню я не знаю, я не знаю, я не знаю, что такого в твоих глазках, но они свели меня с ума. А я: «Мама, как же мне хочется потанцевать!», потому что, сеньор, я люблю танцы так же, как и моя мать, а если бы Нора могла, она тоже пустилась бы в пляс. Я уверена, потому что это передаётся по наследству, желание заниматься чем-то подобным наследуется. Когда мы добрались до площади, я увидела Каталину в материнском платье ниже колен; она пританцовывала со стаканом в руке. Увидела я и Марко, заказывающего выпивку во временном баре, который соорудил Хавьер, поскольку в дни праздников он всегда обслуживает земляков и временно закрывает свой бар в Большом Посёлке. Я оставила мать с болтавшими Марселой и Маргой, Нора тоже была с ними. И я не успела увидеть лицо нашей матери, когда соседки начали судачить: «По правде говоря, как жалко видеть Нору в таком состоянии, ей бы сейчас потанцевать, как всем девушкам её возраста!» Я не видела выражения лица матери, так как решила не оборачиваться, и продолжала идти к Марко. «Что стряслось, почему ты не танцуешь?» – спросила я его. Марко взглянул на меня, и я поняла, что он уже немного пьян и из слабого животного последних недель снова превратился в храброго быка с окровавленной холкой. Он сказал мне: «Вот тебя-то я и хотел увидеть», но в этот момент подошёл Хавьер с другой стороны стойки и подставил мне губы, чтобы я могла его поцеловать. Мне стало неловко, однако я поцеловала его, и он с улыбкой налил мне чего-то выпить. А когда он пошёл обслуживать одну из дочерей мэра, Марко спросил меня: «А ты можешь и мне дать поцелуй?» Я расхохоталась, и он тоже засмеялся, потому что мой смех, сеньор, как чума: приходит издалека, но заражает легко.

Мы оба смотрели, как танцует Каталина. Марко сказал мне: «Я всегда нравился Каталине». «Всему посёлку это известно». «Послушай, Лея, я хотел тебе сказать…», но тут явилась очень счастливая Каталина и сообщила нам: «Я заказала песню, в которой говорится: вредина, вредненький, вредный – вот ты какой, и сердце твое такое же». И смех, сдерживаемый мной при мысли о поцелуе, о котором меня попросил Марко, перешёл в хохот от заказа Каталины.