Валерий Карышев - Москва тюремная

— Ты — вор? — из темного угла поднялась нескладная долговязая фигура. Шенгелая лишь заметил, как недоверчиво блеснули глаза в неверном свете телеэкранов. — Из Грузии?

— Вор. А ты кто? — окончательно сжигая за собой мосты, пошел в наступление Отарик.

— Гамарджоба, батоно! — неожиданно приветливо поздоровался неизвестный и тут же перешел на грузинский язык.

Как выяснилось через несколько минут, сорокалетний Гурам Анджапаридзе тоже был тбилисцем. Правда, в Грузии он не жил уже лет пятнадцать, предпочитая работать в России. Судя по всему, Анджапаридзе имел значительный вес в криминальных сферах; эту камеру он «смотрел» по поручению воров, сидящих теперь на «спецу», в бывшем режимном корпусе № 9. Но о том, что на его «хату» должен заехать вор Отарик, почему-то не знал...

Даже в самых смелых мечтах Шенгелая не предполагал, что все произойдет именно так.

На новой «хате» ему отвели лучшее место — на нижней шконке в углу, рядом с окном. «Смотрящий» Гурам, памятуя о землячестве, законах грузинского гостеприимства, а также о высоком статусе нового постояльца, угостил его лучшим, что было в камере, подогрел уважаемого человека блоком «Мальборо»...

И уже через день завел неспешную, размеренную беседу.

Мол — пусть дорогой батоно Отари не обижается, но ему, Гураму, раньше о нем слышать не приходилось. Конечно, это нисколько не умаляет заслуг Отарика — мир велик, и знать все про всех решительно невозможно. Как там теперь на воле? Что нового в Грузии? Говорят, недавно в Кутаиси был большой сходняк — Отари, конечно же, в курсе? Вроде бы воры установили премию за поимку киллера, который Шакро Какачия в Берлине вальнул (при упоминании о Шакро-старом Шенгелая опустил взгляд). А вообще, на тюрьме полный ментовский беспредел: передачи отметают, а если мусору чья-то «вывеска», лицо то есть, не понравится — сразу такого человека в карцер. Конечно, жулики, которые теперь на «спецу», борются с таким положением вещей... А как намерен поставить вопрос Отари?

Гурам говорил по-русски из соображений тюремной этики: уж если на «хату» заехал вор, то беседу с ним «смотрящего», если она касается арестантской жизни, должны слышать все сокамерники.

Отари отвечал кратко, уверенно, но, как видно, все больше невпопад. И это не могло не укрыться от проницательного Гурама.

— Извини за нескромность, — вкрадчиво спросил «смотрящий», скосив взгляд на воровскую татуировку, — а кто и где тебя короновал?

Шенгелая назвал «крестных отцов» — судя по всему, их имена ничего не сказали Анджапаридзе.

Еще несколько тонких вопросов, еще несколько имен уважаемых людей, упомянутых как бы вскользь (людей этих Шенгелая, естественно, не знал) — и «смотрящий» плавно съехал с темы.

Любая ошибка, любой промах наносят по репутации авторитета или человека, причисляющего себя к таковым, огромный удар. И исправить прокол, особенно если он допущен при первом знакомстве, порой очень нелегко... Шенгелая понимал, к чему «смотрящий» задает так много вопросов, понимал, что авторитет его безвозвратно пошатнулся, но изменить ничего не мог.

После беседы с Гурамом отношение к Отарику немного изменилось. Нет, внешне все оставалось по-прежнему: показное уважение сокамерников, лучшее место на нижних нарах, которое Шенгелая на правах вора занимал единолично. Но прежней открытости к себе «апельсин» больше не ощущал. Более того — авторитетные блатные, коих на «хате» было несколько, старались не вести при нем серьезные разговоры, не называть имен и погонял...

Гурам, уединившись на своих шконках за занавесочкой, два дня подряд писал «малявы», которые отправлял по всему корпусу при помощи «дорог». На третий день он вежливо напросился на очередную беседу с «вором».

— Батоно Отари, — произнес Анджапаридзе, — я тут с нашими жуликами связался. Ты уж извини, но не знают они такого вора Отарика... О Важе Сулаквелидзе слыхали. Об Армене ереванском — нет. Короче, воры очень сомневаются, что ты жулик. Вот, прочитай.

С этими словами Гурам передал собеседнику «маляву», в которой воры без обиняков спрашивали — не «апельсин» ли Шенгелая?

— Ты за «коронацию» лавэ платил? — бесцеремонно поинтересовался Гурам. Врать не приходилось, но «апельсин» немного переиначил ответ:

— Я дал филки на общак. А потом еще давал, регулярно.

— Без разницы, — «смотрящий» никак не отреагировал на такую постановку вопроса. — Короче говоря, паханы пишут, чтобы мы не считали тебя за вора.

— Это почему? — возмутился Отари.

Он вспомнил и слова Важи — мол, ничего не бойся, веди себя так, как должно, и кровные пятьдесят штук баксов, отданные в Тбилиси за «коронацию», и деньги, которые он регулярно отчислял в воровскую кассу из своих доходов... В этот момент Шенгелая не думал, что деньги и купленный титул — одно, а уважение и авторитет, который не приобретешь ни за какие баксы, — совершенно другое...

— Почему же? — повторил он чуть дрогнувшим голосом.

— Потому, земляк, что паханы так решили. Потому, что ты «апельсин». А у нас на тюрьме такие порядки: если «апельсин» не докажет своего авторитета, он становится «мужиком», то есть обычным арестантом.

— Так я что — «мужик»? — искренне ужаснулся Отари.

— Получается, что да. Да ты себя сам таковым поставил, — продолжал «смотрящий» чуть более примирительно. — О чем я тебя ни спрашиваю — ничего толкового сказать не можешь. С жуликами нашими связи не имеешь, точно, не в падлу сказано, лунявый какой. Четвертый день на «хате», а жизнью нашей совсем не интересуешься. Кто же ты после этого есть?.. — После непродолжительной, но многозначительной   паузы   Анджапаридзе,    перейдя   на   грузинский, по-доброму посоветовал:   —   Ты только в амбицию не впадай, не ты такой первый. Веди себя нормально, и все будет путем. «Мужиком» тоже можно прожить неплохо. Шенгелая сглотнул некстати набежавшую слюну.

— А можно мне самому с этими паханами, которые на «спецу» сидят, связаться?

— Можно, конечно! Но они тебе то же самое скажут. А вот наколочку-то свою, — Гурам покосился на изображение змейки, обвивающей кинжал, — лучше тут как-нибудь сведи. С этапа на зону придешь, тебя сразу же спросят: мол, за наколку отвечаешь? Ты не ответишь, тебе и предъявят. Знавал я одного такого... Два часа ему дали, чтобы свести. То ли «кольщика» рядом не оказалось, чтобы затушевать, то ли инструментов... Так он электрокипятильником на своем теле выжигал... Так-то.

В этот же день Отари покинул привилегированную нижнюю шконку у окна, переехав на другое место, менее комфортное. Нары на третьем ярусе, так называемую «пальму», приходилось делить с семидесятилетним дедушкой-рецидивистом из Твери, татуированным с головы до ног, и молодым бритоголовым пацаном-»первоходом» из какой-то люберецкой «бригады». Арестанты спали в три смены. Настроение Шенгелая упало до нулевой отметки.

Новости с воли, передаваемые адвокатом, были противоречивыми.

Со слов защитника, Важа Сулаквелидзе уже знал о том, что тюрьма не приняла «крестника» за вора. Важа объяснил это интригами, которые якобы плетут русские жулики против кавказцев вообще и Сулаквелидзе лично.

Но зато один из бойцов Шенгелая, участвовавших в «наезде» на фирму-должника, за достаточно скромное вознаграждение согласился взять вину на себя. Следствию было наплевать, кто именно пойдет «паровозом»: если есть преступный эпизод и есть человек, который во всем сознается — почему бы не взвалить весь груз на него?