Песни/Танцы - Алексей Викторович Ручий

открытиями известняковых плит, щербатый известняк ступенями спускается к воде и пропадает в ее темноте. Тут неглубоко — благодаря этим плитам, по которым проходит русло — на середине реки можно спокойно встать на дно. Минуя город, река расширяется и становится глубже, разрезается небольшими островками, заросшими травой и деревьями; ее берега покрыты камышом и вдаются в луга или — что гораздо чаще — в густой лес, нависающий над ней мощными фигурами вековых стволов.

Мы стоим на мосту, соединяющем город с рабочим поселком и шахтой — самой первой, благодаря которой наш город и появился на свет, названной в честь ее основателя Кировской. Мост тоже Кировский. Сейчас шахта закрыта, горючие сланцы в нашей стране давно стали бесперспективным топливом, а вслед за ними и шахты по их добыче — бесперспективными предприятиями. Шахтеры — бесперспективной профессией, а город… а город, как ни странно, остался — искать свою, никому не ведомую, перспективу. Остались и люди, перепрофилировавшиеся в продавцов, менеджеров и еще бог знает кого. Продавать стало выгоднее, чем долбить породу отбойным молотком в забое.

Пока у нас есть нефть и газ, мы проживем, думаю я. Кое-как дотащим себя до жалкой старости, когда государство кинет нам в лицо копейки честно заработанной трудовой пенсии. Наш президент, который настоящий, с диктаторскими замашками, а не его жалкий двойник, которого он время от времени ставит вместо себя, дабы не столь очевидно идти вразрез с Конституцией, и его приближенные, конечно, при всем при этом бедствовать не будут, наживая миллиарды, но и нам утонуть не дадут. Не в их это интересах. Только великой страной, которая вспарывает землю шахтами, взрезает стратосферу космическими аппаратами, строит заводы и фабрики, нам уже не быть. Ведь по-настоящему великая страна — это страна, в которой власть опирается не на амбиции и корыстолюбие отдельно взятого человека, а на собственный народ — единственное достояние любой уважающей себя страны.

Из моей экзистенциальной рефлексии меня выводит Петр:

— Тысячу лет здесь не был, пойдемте к воде спустимся.

— Пойдем.

Мы спускаемся по пологому косогору, зеленеющему свежей травой; кое-где из ее зеленых косм пробиваются желтые цветки мать-и-мачехи. Садимся у воды прямо на известняковые плиты, что острыми клыками торчат из земли, гладкими белыми ступенями спускаются к воде.

Река неспешно несет свои воды в известняковой расселине, на середине образуются завитки водоворотов, у берегов качаются пряди осоки, течением тащит коряги и прочий сор. Изредка плещет серебристая рыбка, бросая на солнце слепящий блик. Река была здесь всегда, за тысячи лет до нас, она продолжит течь и после нас. Эти воды не запомнят всех людей, что когда-то бросали свои отражения на их мутную гладь. Люди уйдут, река останется.

— Как в армии-то было? — спрашивает Петр, он в армии не служил.

— Да по-разному там было, ничего особенно интересного.

— А в каких войсках служил? — это уже Артем, он, в отличие от Петра, армию прошел.

— В инженерных.

— Сплав науки и отваги?

— Вроде того.

— Я тоже в инженерных. Сначала в десант, в Псков, взяли, да быстро выгнали. Сослали в инженерные под Оренбург. У вас какая строевая песня была?

— Сплав науки и отваги и была.

— Начало помнишь?

— Всегда мы помним о былом…

— Как шли отцы дорогой славы… — продолжает за меня Артем, и мы затягиваем куплет строевой песни солдат-инженеров.

Мимо проходит рыбак — старичок в выцветшей телогрейке, с удочкой-телескопичкой и ведром, в котором плещется улов.

— Как клюет? — обрывает песню Артем, обращаясь к рыбаку.

— Клюет, — коротко отвечает старичок и идет дальше.

Артем тут же забывает о нем и подхватывает припев песни. В две глотки мы доводим ее до конца.

Петр в это время швыряет камни-гладыши по поверхности реки. Гладыши проворно скользят по воде и долетают почти до противоположного берега. Закончив с песней, я тоже беру с земли гладыш и с размаху запускаю его. Камешек делает три неуклюжих прыжка и с брызгами плюхается в воду метрах в трех от берега. До Петра мне далеко. Я бросаю эту затею.

— А куда на работу планируешь устраиваться? — спрашивает меня Артем.

Я раздумываю над его вопросом. И вправду — куда? Зачем и почему? Эти мелочи способны свести с ума, но именно из них и сплетается паутина, которую мы принимаем за действительность.

— Не знаю еще, не решил. Куда возьмут в конце концов. Менеджером каким-нибудь пойду, в офис сидеть. Менеджеры сейчас везде требуются, главная профессия века или вроде того.

— В ментовку не хочешь? У тебя же вроде батя — мент…

— Вот поэтому и не хочу. Диалектическое отторжение на генетическом уровне, если можно так сказать. Хватит уже ментов в семействе.

— А по мне так — нормальная работа, платят ничего и полное государственное обеспечение…

— Ну, это как посмотреть. По-моему, крайне бесполезная и бессмысленная работа. Люди должны уметь самостоятельно решать свои проблемы, обходясь без полиции, судов и прочих бюрократических институтов, навязываемых нам государством. Общественный договор это называется.

— Что-то плохо они без них обходятся, — смеется Артем. — Ерунда какая-то обычно получается, фигней называется.

В общем-то, он прав. К сожалению, человек так и не научился жить самостоятельно. С темных первобытных времен и до наших светлых дней мы нуждаемся в ком-то или чем-то, на кого можно было бы переложить свою ответственность, транспонировать свои страхи перед неизвестностью. Этот паразит — государство — не отомрет, пока он необходим нам как кислород.

— Все равно работа неблагодарная. Грязь и тоска. И государственное обеспечение, я тебе скажу, благо сомнительное, в особенности, если учесть, как наше государство любит его предоставлять, да и вообще что-то предоставлять.

— А я бы пошел… — вздыхает Артем.

— Ты? В менты? — вмешивается Петр. — Не смеши.

— А что такого? — Артем переводит взгляд на него.

— Да ничего. Просто смешно.

— Ладно вам горячиться, — я мирно улыбаюсь, — давайте лучше выпьем.

— Давай.

Мы стукаемся бутылочными горлышками и выпиваем пива. Во рту горьковатый солодовый привкус, слегка пощипывает губы.

Солнце медленно опускается по рассеченному белыми шрамами облаков небосклону, начиная плавно закатываться за верхушки деревьев на том берегу, — потихоньку наступает вечер. Хотя, конечно, вечера в мае — учитывая, что на носу вообще сезон белых ночей — светлы и не нагоняют такой тоски на сердце, как, скажем, вечера в октябре или феврале, но все-таки вечер — это вечер, это время зрелости и осмысления, время опыта и утрат, и это наводит на определенные мысли. Я смотрю на реку. Вода рябит под легким натиском ветра, рассеивая красные искры от закатных лучей. Время идет, река течет. А мы сидим на берегу и ничего не ждем. Наслаждаемся.

Выпиваем еще пива. Швыряем на спор камешки-гладыши — у кого дальше полетит. Выигрывает Петр.

По-прежнему сидим на известняковых плитах, разговариваем. Солнце гладит наши лица красноватыми ладошками, что тянутся сквозь нестройные ряды деревьев на противоположном берегу. Изредка налетает порыв ветра, который треплет наши волосы и пытается забраться под одежду.

— Что-то я устал смотреть на эту воду, — говорит Артем, — может, в город вернемся?

— Поддерживаю, — говорю я. — Только по городу пройдемся, на одном месте сидеть надоело.

— Хорошо, без проблем.

Мы возвращаемся в город. Вечер полновластно растекся по улицам, заполнив их прохладной тенью, таинственными загадками и чужими секретами. На душе легко, по телу разливается приятное тепло — выпитый алкоголь сделал свое дело. Хочется женской ласки.

Ах, май! Май-сорванец, май-развратник, что захватил наши души. Хочется наполнять легкие его воздухом до предела, пить его, познавать, овладевать этим вечером как застенчивой юной девушкой. Хочется жить. Радоваться и смеяться. Несмотря на боль грядущих дней. Несмотря ни на что.

Мы покупаем еще пива и идем гулять по городу. Улицы наполнены молодежью, которая прогуливается, как и мы, слушает музыку на автобусных остановках и просто общается. Автомобилей почти не видать. Изредка проезжает патруль ППС. Теплый ветер, немного усилившийся вместе с наступлением вечера, шелестит свежей листвой в кронах деревьев, гоняет мелкую пыль по растрескавшемуся асфальту у нас под ногами.

— Как-то все изменилось, пока я был в армии, — говорю я, — и не изменилось одновременно. Ерунда какая-то.

— Церковь вон построили.

— Вижу.

— А покрасили только фасад, на остальное краски не хватило.

— Батюшка приватизировал.

— Правда? — спрашиваю я.

— А то! Ушлый поп. Он на строительстве этой церкви неплохо наварился. Дом себе отгрохал — как у олигарха…

— Попы — вообще предприимчивый народ. Пользуются верой наивных сограждан в своих корыстных целях.

— А бог есть? — спрашивает меня Петр.

— Откуда мне знать? Если и есть, то он не при делах. Такой же нищий и горемычный, как и мы. С его всепрощением и любовью к ближнему в наш волчий век не прожить.

— Это печально.

— А ты в бога