журнал "ПРОЗА СИБИРИ" № 1995 г. - Павел Васильевич Кузьменко

— Э-ка, Тарас, а ты послушай, может быть, так оно и есть. Ты яланского бригадира, Ваську Плетикова, Серафимыча-то, помнишь?

— Ну как, помню, конечно. Мы с ним вместе на Дальнем Востоке были. И демобилизовались в один день. Как не помню. Помню, помню.

— Так вот, послушай, у него есть кобелина, ей-богу, с теленка доброго ростом. А назвал он его Гитлером, причём, падла, и мордой фюрер вылитый. Чё-то, видимо есть в этом. Натура, может, ихняя меняется, под кличку подлаживается? А Гитлер-то, как говорят, два метра с лишним еще был.

— Ну, зря же врать мужик не стал бы,— оживился Тарас Анкудинович, будто до этого сам сильно сомневался, а тут поверил окончательно.— К тому же уж и пьяный выболтался, трезвый-то бы был, может быть, и скрыл бы. Сейчас, наверное, жалеет, если помнит? А я вот и думай теперь, как бы мне паразита этого по-непонашему-то окрестить?

— Хм. Дело нешуточное,— и в небо посмотрел Захар Иванович.— Да-а,— протянул,— ну и задачка. Все имена-то из башки как будто ветром разом выдуло, какое ни возьми, всё вроде наше... Парень, а назови-ка Евой Бра... а, у тебя же боровок?

— Да.

— А боровок, дак тогда проще. Назови его Муссолиней.

— Да ну уж, скажешь!., борова Муссолиней называть... долго как-то.

— Долго, это точно. А, во-о, Берия. Боря — Берия... нет, это совсем уж по-нашему. Подошло бы вроде, с другой стороны, борову мудрено будет разобраться, наше это или не наше. Слушай, а назови ты его Фрицем. Фриц! Фриц! Фриц! Удобно и уж не по-русски, тут уж любой пень допетрит.

— Фриц? Ну, Фрицем куда бы еще ни шло, только баба не согласится, по-моему, ни за какие деньги так называть не станет — сестра ее в Ялани замужем за немцем...

— Ну не станет — не станет. Пусть зовет как хочет, а ты втихаря зови так и почаще старайся, всё, может, хошь наполовину больше вымахает.

— Ну ладно, попробую ее уговорить. Фриц, так для всех — Фриц, а то и знать толком не будет, как его и зовут, и... жалко другую половину, на которую не вырастет.

— Да уж, это, конечно, не дело. Скотина, она тебе не бревно какое. Скотина должна имечко иметь и назубок его помнить — не зверь дикий, среди людей живет, а некоторых еще и поумнее будет... есть такие... Не грех бы ей и фамилию давать, тут и по хозяину можно. Правощекин, например, Фриц Такоевич...

— Но, или Шелудянкина... как ее там Зорька Захаровна.

— А ты, Тарас, вон чё, ты радио-ка послушай, там только каких имен не передают, иной раз услышишь, а после месяц мозг мозолит... как прилипнет.

— A-а, то ли приснилось мне, то ли и в самом деле Заклёпа говорил, будто умная она шибко, свинья-то, если бы не копыта...

— А копыта-то при чём здесь?

— Да Заклёпа говорил, будто руль в ракетах еще для копыт не придумали, а так бы она, парень, давно, вперед собаки, в космос бы слетала.

— А-а.

— Говорит, башкой-то всё понимает, а ухватиться нечем. И еще он — болтал, нет ли? — говорит, если бы не копыта, она давно бы уж палку в руки взяла и, черт знат, кем бы уж к этому времени стала, не мы б ее — она нас на мясо бы держала.

— Да-а, интересно... Интересно, Тарас, если мы, люди, от обезьяны происходим, то она, засранка, от кого?

— А это, парень, у Заклёпы бы спросить, тот шибко дошлый в этом деле.

Так беседовали Захар Иванович Шелудянкин и Тарас Анкудинович Правощекин. А солнце, уже на юго-западе, готовилось скрыться в тучи. Свет слегка померк, в лесу сделалось прохладно. И мужики, спохватившись и забеспокоившись, к тому же всё допив, стали собираться.

У развилки дорог Захар Иванович и Тарас Анкудинович остановились и сели перекурить. Первый достал папиросу, а второй набил и раскурил трубку.

— Дак ты, Тарас, хошь бы машины обождал какой, ли чё ли. Не пешком же эку даль с этим космонавтом шлепать.

— Нет, парень, я теперь на машинах не ездок. Лучше уж пёхом, оно спокойнее, к утру, глядишь, и дошагаю.

— А ты пашто так-то?

— Да так.

— Дак чё?

— Дак чё. В прошлом годе я тоже как-то, об эту же пору, даже число помню, тринадцатого сентября, когда Нордет на грейдере-то помер... да знаешь, наверное, слыхал... взял в городе поросенка, словил по дороге попутку, МАЗ этот, у которого кабина больше, чем моя изба... или не МАЗ... да хрен бы с ним, попутка — и попутка. Сел туда вместе с поросенком. Тоже уж большенький был. Только наш, того хоть как называй, всё равно... заморышем и сдох бы. Ну и вот. Сидим. Едем. А перед мостом через Щучку колдобина. МАЗ этот в нее — долбануло, так что поросенок до сих пор в Щучке воду где-то рассекат, сети рыбакам рвет, если уж в просторы океанские через Ислень не вырвался да в акулу не превратился или в лодку подводную. С того дня, парень, зарёкся, теперь меня на машину силком не затащишь. Лучше уж пехом — оно спокойнее... дак чё.

— Хэ-хэ-хэ. Ты мне чё-то, Тарас, тоже историю одну напомнил. У нас тут старуха есть, Клавдея Пахомовна, знаешь, может, Мотоциклом ее еще зовут. А у нее баранишко был, бодучий уж шибко, редко такие родются, хошь и имя нашенское носил, смирное — Тихон. Где только Клавдея, бывало, ни наклонится да ни обробет, а он, зараза, тут как тут, вылетит да бодалами своими со всего маху ей в задницу —...бум! Она уж, грешным делом, хошь и до кого коснись, дак... как управляться-то идти, так подушку сзади в трусы подпихивает. Дак чё, беда заставит. Ладно, с тылу вроде обезопасилась, а голову-то и под подушкой не спасешь, а каску мотоцикольную, посоветовал ей кто-то, из-за прозвища своего надевать отказалась. И вот, решила Клавдея избавиться от этого бойца. Вывела его на дорогу и тоже, на тебя же стой, думает: машину, мол, попутную поймаю. Едет самосвал — Клавдея руку — останавливается. В кабине паренек, спрашивает: куда, мол, бабка? Да вот, говорит, в город, бандита этого шельмованного, шарамыгу эту, бича этого проклятущего