Серая Женщина - Элизабет Гаскелл

мадам Рупрехт сказала, что пригласила месье, потому что он проявил интерес к моей персоне, и еще больше обрадовалась бескорыстному восторгу Софи, но при всем этом на следующий день обе с трудом удержали меня в гостиной, когда снизу донесся знакомый голос с характерным акцентом. Меня заставили надеть воскресное платье, да и сами нарядились как для приема.

Когда гость удалился, хозяйка поздравила меня с успехом, ибо едва ли говорил с кем-нибудь еще помимо нескольких самых необходимых фраз, сам попросил разрешения прийти вечером и принести ноты модной в Париже новой песни. Мадам Рупрехт все утро отсутствовала, чтобы, как она объявила, собрать сведения о месье де ла Туреле. Выяснилось, что он помещик: владеет небольшим шато в Вогезских горах, а также землей, но помимо этого обладает значительным дополнительным доходом. Таким образом, она пришла к выводу, что джентльмен для меня блестящая партия. Судя по всему, хозяйка даже мысли не допускала о моем отказе, равно как не оставила бы выбора Софи, окажись он старым и безобразным, а не молодым красавцем. Не знаю, полюбила я его или нет: столько времени, воды и событий утекло с тех пор, что ясность воспоминаний померкла. Он же выглядел настолько преданным, что едва ли не пугал проявлениями чувства. К тому же сумел очаровать всех вокруг настолько, что мне постоянно твердили, что это самый лучший из мужчин, а я – самая счастливая из девушек. И все же рядом с ним я никогда не чувствовала себя легко и естественно, а после его ухода всегда испытывала облегчение, хотя и скучала, когда он не появлялся. Чтобы ухаживать за мной, месье де ла Турель даже продлил свое пребывание в доме друга, у которого гостил в Карлсруэ. Баловал подарками, которые я не хотела брать, хотя мадам Рупрехт называла меня за это жеманницей и кокеткой. Это были большей частью старинные ювелирные изделия, очевидно, принадлежавшие его семье. Принимая их, я невольно укрепляла ту паутину, которая плелась не столько по моему желанию и согласию, сколько в силу обстоятельств.

В те дни мы не писали писем так часто, как теперь, и упоминать о новом знакомом в редких посланиях домой мне совсем не хотелось. Наконец мадам Рупрехт призналась, что сообщила моему отцу о той замечательной победе, которую мне удалось одержать, и попросила его присутствовать на помолвке. Я вздрогнула от изумления, не подозревая, что дело зашло настолько далеко, но когда она строго, обиженно осведомилась, чего я добивалась своим поведением, если не собиралась выходить замуж за месье де ла Туреля – ибо принимала его самого, его подарки и прочие знаки внимания, не проявляя ни недовольства, ни неприязни (действительно, это так, но и замуж выходить не хотела, по крайней мере так скоро), – что мне не осталось ничего иного, кроме как опустить голову и молча покориться единственному пути, если не хотела на всю жизнь прослыть бессердечной расчетливой кокеткой.

В моей помолвке вдали от дома существовала одна трудность, которую, как я потом узнала, невестка устранила. Отец и особенно Фриц хотели, чтобы я вернулась на мельницу, здесь обручилась и отсюда отправилась под венец, но мадам Рупрехт, Софи и месье де ла Турель придерживались противоположного мнения. Бабетта же стремилась избежать суеты на мельнице, а также, думаю, неминуемого сравнения моего блестящего брака с ее собственным, поэтому отец и Фриц приехали на помолвку, чтобы провести в гостинице в Карлсруэ две недели до свадьбы. Месье де ла Турель предупредил меня, что дела заставляют его провести время между двумя событиями в отъезде. Я обрадовалась, так как подозревала, что жених не ценит отца и брата в той степени, в какой мне бы хотелось. Впрочем, держался он очень вежливо, постоянно пускал в ход те подчеркнуто изящные манеры, которые уже оставил в обращении со мной, и не переставал осыпать комплиментами всех, начиная с мадам Рупрехт и моего отца и заканчивая маленькой Альвиной – сестрой Софи, но все же посмеивался над той старинной церковной церемонией, на которой настаивал отец. Думаю также, что Фриц принимал комплименты как насмешку, поскольку замечала, что и слова, и манеры будущего мужа раздражают брата. Тем не менее все финансовые вопросы жених решил более чем щедро, чем вполне удовлетворил и даже удивил отца. Даже Фриц вскинул брови и присвистнул. И только я ни на что не обращала внимания, пребывая в недоумении, растерянности и едва ли не в отчаянии, и чувствовала себя так, как будто по собственной слабости и нерешительности угодила в сети и теперь не знала, как из них выбраться. В течение двух недель между помолвкой и свадьбой старалась больше времени проводить с родственниками, чего не было прежде. После постоянного напряжения, в котором приходилось жить, даже их с детства знакомые голоса и привычные манеры доставляли радость и облегчение. Рядом с ними можно было говорить и поступать так, как заблагорассудится, не боясь получить выговор от мадам Рупрехт или деликатный, завуалированный под комплимент упрек от месье де ла Туреля. Однажды в разговоре с отцом я призналась, что не хочу выходить замуж, что лучше вернусь в родной дом, на любимую старинную мельницу, но он воспринял мои слова как нарушение долга столь же грубое, как если бы я совершила клятвопреступление; словно после помолвки будущий муж получил на меня все права. И все же отец задал несколько торжественных вопросов, ответы на которые не принесли мне добра.

– Тебе известно о каких-то поступках этого человека, которые отвели бы от брака Божье благословение? Испытываешь ли ты к нему неприязнь или даже отвращение?

Что же я могла на это ответить? Разве что пробормотать, что, кажется, не люблю его так, как полагается будущей жене. А мой бедный старый отец увидел в моих словах лишь каприз глупой девчонки, которая не знает, чего хочет, но зашла слишком далеко, чтобы отступать.

Свадьба состоялась в придворной капелле – привилегия, которой мадам Рупрехт добивалась с бесконечной настойчивостью и которая должна была принести нам счастье как в момент венчания, так и в последующих воспоминаниях.

Мы стали мужем и женой. После двух дней торжеств в Карлсруэ в кругу великосветских друзей я навсегда попрощалась со своим добрым отцом и попросила мужа отправиться в его старинный замок в Вогезских горах через Гейдельберг, однако под мягкой, почти женственной внешностью и изысканными манерами встретила такое упрямство, к какому вовсе не была готова. Первая же просьба была отклонена столь решительно, что настаивать я не отважилась.

– Отныне, Анна, – заявил