Серая Женщина - Элизабет Гаскелл

с этим и увести меня из дома. Отец старел и не всегда понимал мои беды. Чем откровеннее и настойчивее ухаживал Карл, тем меньше мне нравился. В целом он был вовсе не плох, но я не собиралась замуж и не выносила, когда заговаривали на эту тему.

Так обстояли дела, когда я получила приглашение поехать в Карлсруэ, в гости к школьной подруге, которую обожала. Бабетта горячо поддерживала идею. Сама я не хотела покидать родной дом, поскольку всегда стеснялась новых людей, но очень любила Софи Рупрехт. Вопрос решился только после того, как отец и Фриц навели справки о положении и укладе семейства Рупрехт. Они выяснили, что отец семейства занимал невысокое положение при дворе герцога, но скончался, оставив вдову, благородную даму, и двух дочерей, старшей из которых была моя подруга Софи. Мадам Рупрехт не обладала богатством, но отличалась крайней респектабельностью и даже аристократизмом. Узнав подробности, отец не стал противиться поездке. Бабетта всячески поддерживала идею, и даже мой дорогой Фриц высказался одобрительно. Против выступали только двое: Кетхен и Карл. Именно недовольство Карла убедило меня отправиться в путь. Я могла бы отказаться от поездки, однако, когда он осмелился спросить, какой смысл шляться по чужим людям, о которых ничего не известно, уступила обстоятельствам: подчинилась призывам Софи и напору Бабетты. Помню, как раздражалась, когда Бабетта инспектировала мой гардероб и заявляла, какое из платьев слишком старомодно, а какое чересчур обыденно для визита к благородной даме. Больше того, она позволила себе распоряжаться деньгами, которые отец дал мне на покупку необходимых вещей. И все-таки я ругала себя, потому что все вокруг считали ее очень доброй, да и сама она хотела сделать как лучше.

И вот наконец я покинула мельницу на берегу реки Неккар. Поездка заняла весь день, и Фриц проводил меня до самого Карлсруэ. Рупрехты жили на третьем этаже дома неподалеку от одной из главных улиц, в тесном дворе, куда мы попали через дверь в стене. Помню, какими тесными показались комнаты после обширного пространства мельницы, и все-таки здесь царил дух величия, совершенно новый для меня и, несмотря на обветшалость, доставлявший удовольствие. Мадам Рупрехт сразу показалась мне слишком чопорной – мы так с ней и не сблизились, а вот Софи оставалась точно такой же, как в школе: доброй, открытой, возможно, лишь слегка суетилась и спешила выразить свое расположение. Младшая сестра держалась особняком, что вполне устраивало нас в бурном возобновлении прежней дружбы. Главная цель мадам Рупрехт заключалась в сохранении положения в обществе. Поскольку после кончины супруга средства существенно сократились, в жизни семьи было значительно меньше удобств, чем внешнего благополучия. В то же время в доме моего отца все обстояло как раз наоборот. Полагаю, мой приезд не слишком порадовал хозяйку, поскольку появился лишний рот, но Софи целый год упрашивала матушку меня пригласить. А однажды согласившись, мадам Рупрехт в силу благородного воспитания уже не могла отказать в гостеприимстве.

Жизнь в Карлсруэ резко отличалась от домашней: ложились спать и вставали здесь позже, кофе по утрам пили слабый, суп ели жидкий, жаркое подавали реже, соусы предпочитали не такие острые, по вечерам обязательно выезжали в свет. Я не находила эти визиты особенно приятными. Способное немного развеять скуку рукоделие в гостиных принято не было. Мы просто сидели кружком, обсуждали новости и передавали сплетни. Время от времени беседу прерывал кто-нибудь из джентльменов, стоявших в компании возле двери и активно поддерживавших собственный разговор. Со шляпой под мышкой он на цыпочках проходил по комнате, останавливался перед дамой, к которой хотел обратиться, ставил ноги в первую танцевальную позицию и низко кланялся. Впервые увидев такие манеры, я не сдержала улыбки, но наутро мадам Рупрехт сурово меня отчитала, заявив, что, конечно, в деревне не видели ни придворных манер, ни французского обхождения, только это не повод над ними насмехаться. Конечно, больше я ни разу не позволила себе улыбнуться в обществе. Поездка в Карлсруэ состоялась в 1789 году – как раз в то время, когда все обсуждали события в Париже, – и все-таки в Карлсруэ французская мода вызывала более острый интерес, чем французская политика. Мадам Рупрехт особенно высоко ценила французов, чем также значительно отличалась от царивших у нас дома настроений. Фриц с трудом переносил упоминание любого французского имени. Больше того, мне едва не запретили ехать в гости на том основании, что матушка Софи предпочитала называться по-французски – мадам, а не по-немецки – фрау.

Одним подобным тоскливым вечером я сидела рядом с Софи, мечтая, когда же наконец подадут ужин и можно будет поехать домой, чтобы спокойно поговорить. Дело в том, что правила этикета мадам Рупрехт строжайше запрещали любые, кроме самых необходимых, беседы в обществе между членами одной семьи. Честно говоря, я с трудом подавляла зевоту, когда в гостиную вошли два джентльмена, один из которых явно был новичком в этом обществе, судя по тому, как официально и торжественно хозяин подвел его к хозяйке и представил. Я подумала, что в жизни не видела господина столь же привлекательного и элегантного. Волосы, конечно, скрывала пудра, однако цвет лица подсказывал, что они светлые. Черты лица отличались дамской деликатностью и подчеркивались двумя маленькими мушками, как в то время называли накладки: одна находилась возле левого угла рта, а вторая как будто удлиняла правый глаз. Одет он был в синий с серебром сюртук. Я настолько погрузилась в восхищенное созерцание, что, когда хозяйка представила его мне, удивилась так, как будто со мной вступил в беседу сам архангел Гавриил. Она назвала господина месье де ла Турелем, и тот обратился ко мне по-французски, но я не решилась ответить на том же языке, хоть и прекрасно все поняла. Ему пришлось перейти на немецкий, но слова он произносил с легкой шепелявостью, которая показалась мне очаровательной. Однако еще до конца вечера изящество и женственность манер меня утомили, как и преувеличенные комплименты, то и дело заставлявшие окружающих поворачиваться и смотреть в мою сторону. Неприятно поразило то, что все раздражавшее меня чрезвычайно радовало мадам Рупрехт. Ей хотелось, чтобы мы с Софи произвели сенсацию. Конечно, она предпочла бы, чтобы успехом пользовалась дочь, но и подруга тоже вполне годилась. Перед уходом я услышала, как мадам Рупрехт и месье де ла Турель обмениваются любезностями, и поняла, что на следующий день французский джентльмен намерен нанести нам визит. Не знаю, обрадовалась я или испугалась, потому что весь вечер балансировала на ходулях хороших манер, и все же почувствовала себя польщенной, когда