Туман над рекой - Доппо Куникида

повисает, а потом неожиданно уплывает в сторону. Через некоторое время вода начинает ярко блестеть, и лес по обеим сторонам плотины, и листья сакуры на насыпи сияют свежестью весенней зелени после дождя.

Под мостом ласково журчала вода. Тут она не билась о берега и не плескалась, как на отмели. Воды было вдоволь, она текла по глубокому каналу, почти полностью обмазанному глиной, и струи переплетались и путались, соперничая между собой, и каждая журчала по-своему. Как дорог человеческому сердцу этот звук!

Сравним теперь

Воды отрадный лад

Со звуком древних песен тех,

Что полдню будут в такт.[13]

Вспомнил я стихи и сразу же захотел оглядеться по сторонам: не сидят ли где-нибудь в тени сакуры семидесятидвухлетний старец и юный мальчик. «Должно быть, счастливы люди, живущие здесь, в домах, разбросанных по обе стороны реки», – подумал я. Разумеется, мы, разгуливавшие по плотине в соломенных шляпах и с тростями, тоже были счастливы.

7

Мой товарищ, с которым я гулял на плотине в Коганэи, сейчас стал судьей и уехал в провинцию, но, прочитав предыдущие части, сразу же написал и отправил мне письмо, которое я привожу далее. Для пущего удобства я считаю необходимым процитировать его здесь.

«Мусасино – не просто равнина, входящая, грубо говоря, в восемь провинций Канто. Это и не просто историческое место, где когда-то Докан вместо защиты от дождя получил ветку цветов ямабуки. Для меня Мусасино находится там, где я определил ее пределы. Может, эти пределы и ничтожно малы, но они обозначились для меня естественным путем, по границам провинций и деревень, горам и рекам, древним руинам и другим местам. Я[14] долго размышлял, прежде чем установил их.

Для меня в пределы равнины Мусасино входит и Токио. Но все же его следовало бы исключить, поскольку мы уже не можем представить себе былой облик бесчисленных кварталов города, после того как возвысились, подобно горным вершинам, управления министерства сельского хозяйства и торговли после судебного процесса по делу о трубах. Кроме того, по отзыву одной немки, с которой я недавно познакомился, Токио – новая столица, и даже будь на месте нынешнего города Эдо времен Токугава, я нахожу ее суждение как нельзя более подходящим. Поэтому Токио с равнины Мусасино необходимо стереть.

Но места, где кончается город – иными словами, предместья – стирать нельзя. По моему суждению, живописуя поэтическое очарование Мусасино, без предместий не обойтись. Например, окрестности холма Догэндзака в Сибуе, где ты когда-то жил, Гёниндзака в Мэгуро, городские улочки вокруг храма Кисимодзин в Васэда, где мы часто гуляли, Синдзюку, Сироганэ…

Кроме того, чтобы по-настоящему понять Мусасино, следует думать не только о виде Фудзи с равнины и Конодай, сердце Титибу, но и оглянуться на зажатый посередине между ними центральный Токио. Удались от него на три-пять ри, и вот тебе уже надо живописать дикую равнину. В одной из глав ты уже упоминал соприкосновение деятельности человека с дикой природой и описывал интерес, который могут вызвать различные случайные встречи, и ты совершенно прав. Со мной тоже такое происходило: однажды мы с младшим братом отправились на дальнюю прогулку в сторону Тамагавы, прошли один или два ри, и еще спустя половину ри вышли на улицу со стоящими в ряд домами, пройдя по ней, вышли на другую улицу, встретили по пути и людей, и животных, а потом вокруг снова оказались только трава и деревья – такие перемены ландшафта заставляют почувствовать всю прелесть местности, на которой тут и там живут люди, о чем я тебе уже рассказывал. Чтобы достойно описать эту прелесть, надо отразить в описании и разбросанные по равнине станции, а также, разумеется, эти ряды домов или, как говорят инженеры, плотно застроенные улицы.

Кроме того, в пределы Мусасино непременно надо включить и Тамагаву. Наши предшественники называли ее “рекой шести сокровищ”, и найдется ли еще какая-нибудь река, подобная Тамагаве? Есть особое очарование в том, как она соединяет обширные поля и невысокие рощи, а в том, что она соединяет центральную часть города и предместья, помимо очарования, обретается еще и значение бесконечности.

Подумаем и о равнине в восточной части. Она довольно открытая, с множеством заливных полей, и линия горизонта над ней немного ниже – ее хоть и можно было бы исключить, и все же, без сомнения, это тоже Мусасино. От канала Кинсибори в Камэйдо до окрестностей Киноситагавы рисовые поля, отдельно стоящие деревья и тростниковые хижины составляют очаровательную картину, которая и делает эти края еще одной частью Мусасино. Можно понять это по Фудзи. Такой, какую мы ее видели из “Адзабури” в Дзуси, ее можно наблюдать только в тех краях, и это все равно что увидеть ее полностью. Можно это понять и по горе Цукуба. Когда смотришь на низкую далекую тень Цукуба, по-настоящему чувствуешь, как в этом уголке одной из восьми провинций Канто тоже веет дыханием Мусасино.

Но что касается севера и юга Токио – территория Мусасино здесь весьма невелика. Можно сказать, ее тут почти нет. Такой вывод мы делаем с точки зрения географии, но, поскольку здесь протянулась железная дорога, выходит, что Токио соединяется с другими областями напрямую, пронизывая Мусасино железнодорожными путями. По крайней мере, мне так кажется.

Здесь я протяну границу Мусасино, начиная от Дзосигая, по западной стороне Накасэндо в Итабаси, доведу ее до окрестностей Кавагоэ и, захватив уезд Ирума, который ты уже упоминал в первой главе, приведу ровно к станции Татикава на линии Тёфу. В этой области невероятно красивы станции Токородзава, Танаси и прочие… Особенно летом, когда они утопают в зелени. Итак, от Татикавы я поведу границу по Тамагаве вниз до Уэмару. Хатиодзи никак не может принадлежать к Мусасино. Дальше от Маруко я возвращаюсь в Симомэгуро. Сколько очарования в городках Фудо, Ноборито, Футако, которые находятся в этих краях! Это и будет вся западная часть Мусасино.

Восточную границу я провожу от окрестностей Камэидо до Комацугавы и от Киноситагавы, захватив Хорикири, до окрестностей Сэндзю, где и остановлюсь. Если у тебя есть возражения относительно этой области, можешь ее вычеркнуть. Однако в этих местах есть свое очарование, и ранее я уже говорил тебе, что оно вполне соответствует очарованию Мусасино…»

8

У меня нет никаких возражений против мнения, которое я привел выше. Более того, соглашусь, что я уделил недостаточно внимания предместьям, хотя и сам задумывался о них. Причислять столичные предместья к Мусасино, может быть, немного необычно, но на самом деле ничего странного в этом нет: все равно что, рисуя море, рисовать и прибой. Но я решил оставить это напоследок и в продолжение темы прогулки на плотине в Коганэи для начала рассказать о реках Мусасино.

Первая из рек – Тамагава, вторая – Сумидагава, и, разумеется, я хотел бы многое написать об обеих, но и это я приберегу для другого раза и сосредоточусь на остальных реках, которые протекают по равнине.

Одна из них – река в Коганэи. Она протекает через токийские предместья Сэндагая, Ёёги, Цунохадзу и прочие деревни до Синдзюку, где становится каналом Ёцуя. Беря начало из прудов Инокасира и Дзэнфуку, она становится водохранилищем Канда. Далее она протекает по окрестностям Мэгуро до Хинкай. Протекая через Сибуя, она выходит к Канасуги. Кроме того, она дотягивается и до множества безымянных речек и мелких прудов, и, если посмотреть на всю эту картину целиком, в ней обнаружится своя особенная прелесть: не обходя своей любовью ни равнины, ни возвышенности Мусасино, она ныряет в рощи, пересекает поля, то прячется, то открывается взгляду, изгибается во все стороны (не считая района Коганэи), – и этого очарования, которого она полна во всякое время года, достаточно, чтобы тронуть наши сердца. Я сам вырос в горных краях и привык к тому, что река должна быть довольно широкой, а вода в ней – прозрачной, поэтому реки Мусасино, кроме Тамагавы, довольно мутные, оставляли у меня неприятное чувство, но постепенно я привык и начал думать, что немного мутный поток даже подходит к равнинному пейзажу.

Помню, однажды,