На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

иметь в виду шляпу, потому что шляпы на мне не было. Я осторожно ощупал макушку.

– Ого! Кровь, надо же…

Энн кивнула на придорожную канаву.

– Что это?

Я бросил взгляд туда, куда она показывала.

– Ах, это? Разбитый мопед.

– Твой?

– Ну… да, я на нем ехал.

– Ты попал в катастрофу?

– Так, совсем чуть-чуть.

Лицо Энн приняло серо-зеленый оттенок, глаза испуганно вытаращились, из груди вырвалось какое-то кудахтанье. Она принялась лихорадочно ощупывать меня, словно слепая.

– Реджи, милый, дорогой, ты же мог погибнуть! Какой ужас, Реджи! Какой ужас!

Закрыв лицо руками, она разразилась рыданиями.

Я окаменел, пораженный, во‐первых, ее словами и, во‐вторых, странным поведением. Ни то, ни другое совершенно, так сказать, не вязалось с тем, что она говорила раньше.

– Как ты сказала, «дорогой»? – уточнил я.

Энн взглянула на меня. Лицо было по-прежнему мертвенно-бледным, но глаза сияли, как… в общем, они напоминали звезды больше, чем что-либо другое.

– Да, я сказала «дорогой».

Я продолжал расследование:

– А ты, случайно, не любишь меня?

– Ну конечно, люблю, идиот!

– Но тогда в Каннах ты сказала…

– Забудь про Канны!

– И только что…

– Забудь про только что!

– Тогда, может быть, – решился я, – ты все-таки… извини, я просто хочу уточнить… может быть, ты все-таки выйдешь за меня замуж?

– Ну конечно, выйду!

– Вот здорово!

– Не думаешь же ты, что я теперь позволю тебе и дальше бродить без присмотра? И мне наплевать, если ты женишься на мне из жалости! Пусть будет благотворительность, черт с ней!

В ответ я кратко и энергично выразил свое мнение относительно жалости и благотворительности, и слова мои, дойдя до нежного женского слуха даже сквозь сумятицу чувств, заставили Энн испуганно вздрогнуть. Потом речь моя полилась потоком.

Возможно, вам приходилось вынимать пробку из бутылки с шампанским и наблюдать, как из горлышка бурно извергается пенящаяся жидкость. Так вот, в описываемый момент я словно бы стал упомянутой бутылкой, из которой извлекли упомянутую пробку. Я открывал рот, а остальное происходило будто бы само собой. Мое красноречие, как правило, лишь с трудом можно уподобить расплавленному золоту, но в тот момент так оно и было. Мне ни разу не пришлось запнуться, я говорил, говорил и говорил, успевая в то же время покрывать поцелуями лицо любимой.

Внезапно, аккурат в самом разгаре моего, если можно так выразиться, экстаза, в тот самый момент, когда я целовал ее в сорок пятый раз, мое сознание посетила леденящая мысль, а именно, что теперь, поставив наши отношения на прочную, так сказать, основу, Энн захочет вернуться в Голливуд вместе со мной, чтобы начать подготовку к предстоящему бракосочетанию. Тот самый Голливуд, где полиция в данный момент расставляет сети и прочесывает улицы в поисках меня.

Как, черт побери, объяснить Энн, что я должен немедленно оставить ее и на всех парах мчаться в Чилликот, штат Огайо?

Какие доводы привести в пользу такого решения? Как сделать мое внезапное страстное желание посетить Чилликот, штат Огайо, понятным и естественным в ее глазах? Так или иначе, придется сделать заявление, а тогда она наверняка решит, что я псих, и порвет со мной всякие отношения, опасаясь, что это заразно.

Наконец в моем мозгу забрезжил свет. А если меня просто-напросто удручает мысль, что Джо Кули в таком нежном возрасте будет вынужден проделать столь долгий путь в одиночестве? Не слишком убедительно, конечно, но…

Тут до меня дошло, что Энн что-то говорит.

– Что? – переспросил я.

Она обнаружила легкие признаки раздражения. Старая добрая Энн.

– Ты что, не слушал?

– Прости, пожалуйста, я немного отвлекся.

– Так слушай, прелесть ты моя бестолковая, потому что это важно! Речь идет о юном Джозефе.

– Да?

– Просто мне одна вещь пришла в голову. Он такой маленький, и я боюсь отпускать его в такой долгий путь одного. А что, если…

Мое сердце подпрыгнуло в груди, как лосось в пору нереста.

– Ты хочешь, чтобы я поехал с ним?

– Ты смог бы?

– Конечно!

Мир вокруг наполнился звоном колоколов. Я спасен! Не понадобится ни заявлений, ни тягостных объяснений… Никто не расторгнет помолвку по причине невменяемости одной из сторон…

Я снова принялся целовать Энн.

– Ты настоящий ангел, Реджи, – сказала она. – Немного найдется мужчин, способных на такое самопожертвование.

– Что ты, мне нисколько не трудно.

– Думаю, вам лучше уехать как можно скорее.

Я согласился с ней и снова поцеловал.

– А когда ты вернешься в Голливуд… – снова начала она.

– Нет, – перебил я. – Встретимся лучше в Нью-Йорке.

– Почему?

– Ну…

– Да, ты прав, так будет лучше.

– Намного лучше.

Мы снова поцеловались, доведя счет, по моим оценкам, примерно до сотни. Затем рука об руку двинулись по переулку к дому навстречу аромату жареных сосисок, который свидетельствовал о том, что Эгги нисколько не переоценил свой кулинарный талант и малышу Джо Кули удастся как следует заправиться перед долгим путешествием.

Летняя блажь

1

Утро сияло лазурью и золотом, плыли пушистые облачка, гудели на солнце насекомые. Метеоролог Би-би-си, истинный поэт, сообщил, что волна высокого давления накрыла большую часть Соединенного Королевства к югу от Шетландских островов. Кролики играли у оград, томно задумались коровы, по речным берегам сновали водяные крысы. А если подняться к высшей ступени животного мира, гости сэра Бакстона Эббота, обитавшие в Уолсингтон Холле, графство Беркшир, уже развлекались на воздухе, кто как мог.

Мистер Чиннери играл в крокет с миссис Фолсом. Полковник Тэннер живописал мистеру Во-Боннеру жизнь в Пуне, удачно вклинившись в паузу и перегородив прочной запрудой байки Bo-Боннера о приключениях в Малайе. Миссис Шипли вязала носок. Мистер Профит шлифовал обратный удар, стуча мячиком об стенку. Мистер Биллинг наслаждался солнечными ваннами, а молодой корпулентный американец Табби Ванрингэм с полотенцем вокруг шеи пересекал террасу, держа путь на речку.

Из дома показалась Пруденс Виттекер, несравненная секретарша сэра Бакстона, – высокая, стройная, изысканная. Устремив суровый взгляд в удалявшуюся спину Табби, она окликнула его с холодом, даже с морозцем, и голос ее прозвенел в сонной разморенности утра словно ледышки в кувшине.

– Миста-а Ванрингэм!

Табби обернулся, остановился и застыл, надменно вздернув брови. Он удивился, он рассердился, ибо полагал, что уже неделю, после одного события, все ясно и они не разговаривают.

– Да? – отчужденно проговорил он.

– Простите, вы идете купаться?

– Да.

– С биржи?

– Ага, с баржи.

У мисс Виттекер задрожал кончик носа, как ни странно – вздернутый, хотя остальные черты лица мы смело назовем классическими.

– С биржи, – холодным и ровным тоном поправила она.

– С баржи. Сами сказали.

– Ничего подобного!