Оноре Бальзак - Беатриса

— Столько, сколько понадобится.

— Прекрасно, герцогиня. Тогда, в качестве оплаты моих услуг, прошу вас удостоить меня чести — принять у себя и оказать покровительство моей жене.

— Как, ты женат?.. — вскричал д'Ажуда.

— Я женюсь через две недели на единственной наследнице очень богатого, но крайне буржуазного семейства, — ничего не поделаешь, надо принести жертву на алтарь общественного мнения, я становлюсь опорой правительства. Решил, видите ли, сменить кожу. Итак, герцогиня, вы понимаете, сколь важно для меня, чтобы вы и ваша семья приняли мою жену. Мне намекнули, что я стану депутатом в связи с тем, что мой тесть предполагает удалиться на покой, и обещали, кроме того, дипломатический пост, соответствующий моему новому состоянию. Не вижу никаких оснований к тому, чтобы моя жена не была принята так же любезно, как госпожа де Портандюэр, в том обществе молодых дам, где блистают супруги де Лабасти, Жоржа де Мофриньеза, де Лесторада, дю Геника, д'Ажуда, Ресто, Растиньяка и Ванденеса! Моя жена — хорошенькая женщина, и я берусь ее разбуржуазить!.. Подходит это вам, герцогиня?.. Вы верующая, и если вы скажете мне просто «да», ваше обещание, которое для вас священно, много поможет мне в переломную минуту моей жизни. Вот вам и еще одно доброе дело, совершите же его!.. Увы!.. Я достаточно долго подвизался в роли короля шалопаев, пора с этим покончить. Что ни говорите, но наш герб — лазурное поле с химерой, мечущей огонь, пересеченное зелеными полосами, навершье — горностаевая мантия. Этот герб у нас со времен Франциска Первого, который счел необходимым возвести в дворянство постельничего Людовика Одиннадцатого, а графский титул мы носим со времен Екатерины Медичи.

— Я приму, я буду всячески опекать вашу жену, — торжественно произнесла герцогиня, — и никто из моей семьи не отвернется от нее, даю вам в этом слово!

— Ах, герцогиня! — воскликнул Максим, заметно растроганный. — Если и герцог пожелает отнестись ко мне благосклонно, обещаю вам уладить ваше дело так, чтобы оно не обошлось вам особенно дорого. Но, — продолжал он, помолчав, — вы должны следовать всем моим указаниям... Пусть это будет последней интригой в моей холостяцкой жизни, и ее я проведу блестяще... тем более что речь идет о добром деле, — добавил он с усмешкой.

— Следовать вашим указаниям? — переспросила герцогиня. — Значит, я буду явно замешана во всем этом?

— Ах, сударыня, я вас не скомпрометирую, — живо возразил Максим, — я слишком уважаю вас и приму все меры. Речь идет единственно о том, чтобы вы следовали моим советам. Надо, чтобы госпожа дю Геник увезла своего супруга и чтобы он года два был в отсутствии: пусть она отправится с ним в путешествие, посмотрит Швейцарию, Италию, Германию; словом, чем больше стран они посетят, тем лучше.

— Значит, вы разделяете страхи моего духовника? — наивно воскричала герцогиня, вспомнив здравое замечание аббата Броссета.

Максим де Трай и д'Ажуда не могли удержаться от улыбки при мысли о таком совпадении, — в данном случае небеса и ад были в полном согласии.

— Чтобы госпожа де Рошфид никогда больше не виделась с Каллистом, — продолжала герцогиня, — мы отправимся путешествовать всей семьей — Жюст с женой, Каллист с Сабиной и я. А Клотильду мы оставим с отцом...

— Не будем заранее праздновать победу, сударыня, — остановил ее Максим, — я предвижу огромные трудности, но, без сомнения, я справлюсь. Ваше уважение и ваше покровительство — достаточно высокая награда, и я готов совершить самые страшные мерзости; но это будут...

— Мерзости? — переспросила герцогиня, прерывая этого современного кондотьера, и лицо ее выразило одновременно брезгливость и удивление.

— И вам придется окунуться в них, сударыня, поскольку я лишь уполномоченный. Но вы не знаете, должно быть, до какой степени ослеплен ваш зять прелестями госпожи де Рошфид; мне об этом рассказывали Натан и Каналис, между которыми колебался ее выбор, пока Каллист не бросился очертя голову в пасть этой львицы. Беатриса сумела внушить простодушному бретонцу, что она никого никогда, кроме него, не любила, что она — сама добродетель, что Конти она любила умом, что в этой любви сердце и все прочее оставалось в стороне, словом, любила его чисто музыкальной любовью!.. Ну, а Рошфида она любила по обязанности. В итоге она, по ее словам, просто девственница! И доказывает это как нельзя убедительней; она не помнит, что у нее есть сын, и вот уже целый год даже не пыталась увидеть его. Добавлю, что маленькому графу уже двенадцать лет и в госпоже Шонтц он нашел настоящую мать, тем паче что материнство, как вы знаете, у девиц такого рода — настоящая страсть. Дю Геник даст себя изрубить в куски и изрубит в куски свою жену ради Беатрисы! И вы полагаете, что легко вернуть мужчину, когда он погряз в пучине слепой доверчивости... В этом случае, сударыня, сам шекспировский Яго зря подбросил бы дюжину носовых платков. Принято считать, что истинные представители великой любви — это Отелло, младший его брат Оросман, Сен-Пре, Рене[68], Вертер и прочие! Нет, у их творцов были ледяные сердца, они не знали, что такое безграничная любовь! Один Мольер ее понимал! Любовь, сударыня, это, ей-богу же, не значит любить благородную женщину, — великое ли дело обожать какую-нибудь Клариссу. Нет, подлинная любовь говорит: «Я люблю ее, пусть она низкое существо, пусть обманывает меня и будет обманывать впредь, пусть она видала виды, пусть она прошла огонь и воду!» И все-таки бежишь к ней и видишь синеву небес, райские цветы. Вот так любил Мольер, вот так любим мы, шалопаи, ибо я плачу, когда мне показывают на сцене Арнольфа!.. И так любит ваш зять Беатрису!.. Мне трудно будет оторвать де Рошфида от госпожи Шонтц, но госпожа Шонтц сама, без сомнения, нам поможет: я изучу их отношения. Ну, а для Каллиста и Беатрисы требуется нечто более сильное — удар топора, измена страшная и столь гнусная, что ваше благочестивое воображение не может опуститься на такое дно, разве что ваш духовник сведет вас туда за руку... Вы требуете невозможного, — я к вашим услугам... И хотя я пущу в ход железо и пламень, я не могу твердо обещать вам успеха. Я знавал любовников, которые не отступались от своих возлюбленных даже перед лицом самых ужасных разочарований. Вы полны добродетели и не можете знать, как порабощают нас женщины, у которых ее нет...

— Не приступайте ко всем этим мерзким делам, прежде чем я не посоветуюсь с аббатом Броссетом, он мне объяснит, до каких пределов мне позволительно дойти в качестве вашей соучастницы! — вскричала герцогиня, и в этом наивном восклицании сказался весь эгоизм благочестивой дамы.

— Вы ничего и знать не будете, любящая мать! — добавил маркиз д'Ажуда.

На крыльце, в ожидании кареты, д'Ажуда сказал Максиму:

— Вы совсем запугали нашу добрую герцогиню.

— Но ведь она не знает, чего, в сущности, требует, насколько это сложное дело... Заедемте в Жокей-клуб... Я хочу, чтобы де Рошфид пригласил меня завтра на обед к госпоже Шонтц, ибо к утру мой план будет готов, и я намечу, с какой пешки начинать партию, которую нам предстоит разыграть. В пору своего расцвета Беатриса, видите ли, не желала меня принимать, — я сведу нынче с ней счеты и так отомщу вашей невестке, что она, пожалуй, признает меня уж чересчур мстительным...

На следующий день де Рошфид заявил Орели, что у них обедает Максим де Трай; он сказал это с умыслом, желая, чтобы г-жа Шонтц показала себя во всем блеске и приготовила самый тонкий обед для этого заслуженного чревоугодника и волокиты, перед которым трепетали все дамы такого сорта, как Орели; г-жа Шонтц на сей раз особенно позаботилась как о своем туалете, так и об обеде.

В Париже существует столько же королей, сколько имеется различных искусств, видов морали, наук, профессий; у самого видного и преуспевающего специалиста в той или иной области есть свой двор, свои почтительные придворные, которые прекрасно знают, как трудна роль короля, и отдают дань уважения тому, кто умеет хорошо ее играть. В глазах «крыс» и куртизанок Максим слыл человеком могущественным и способным, ибо обладал даром привлекать сердца. Им восхищались все те, кто знал, как трудно нынче жить в Париже в добром согласии со своими кредиторами; наконец, по части элегантности, манер и ума у Максима был только один соперник, а именно знаменитый де Марсе, который пользовался Максимом для различных политических поручений. Этим и объясняется, почему герцогиня де Гранлье решила посоветоваться с графом де Трай, почему его так высоко ставила г-жа Шонтц и почему его слова должны были произвести сильнейшее впечатление на некоего юношу, уже достигшего известности, хотя и новичка в парижской богеме; именно с ним Максим де Трай и рассчитывал побеседовать завтра на Итальянском бульваре.

На следующее утро, когда граф де Трай только что поднялся с постели, ему доложили о приходе Фино, вызванного еще накануне. Максим попросил своего почитателя как бы случайно свести его за завтраком в «Английском кафе» с Кутюром и Лусто и поболтать с ними в его присутствии. Фино, который состоял при графе де Трай на положении младшего адъютанта при маршале, не посмел отказаться; к тому же было бы слишком опасно раздразнить этого льва. Итак, когда Максим явился в кафе, он застал Фино и двух его приятелей уже за столиком; разговор с помощью Фино зашел о г-же Шонтц. Кутюр, подстрекаемый Фино и Лусто, который, сам того не подозревая, играл на руку Фино, сообщил графу все, что тот хотел знать об Орели.