Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана

И тут от нее отлетело последнее дыхание…

Джон сидел неудобно, почти спиной к мальчику, и не мог видеть его лица. Но по тому, как мальчик притих, как он дышал, Джон почувствовал, что тот слушает с интересом. Вот только поймет ли сын все, что хотел сказать Токо? Или отнесется к легенде, как к волшебной сказке? Джон вдруг вспомнил, с каким увлечением он читал школьником «Путешествия Гулливера». Они были для него описаниями забавных приключений, не больше. Уже много позже Джон понял и почувствовал всю силу этой книги великого Джонатана Свифта.

Закончив рассказывать, Джон обернулся к сыну и спросил:

– Ну, как?

– Понравилось, – вежливо ответил Яко.

«Не понял сути, – подумал Джон. – Но я должен был рассказать ему эту легенду».

– А ты помнишь своего отца?

– Ты же мне отец, Джон, – смешавшись на секунду, ответил Яко. – Сколько себя помню, ты всегда был с нами.

– А Токо не помнишь?

– Помню немного, – еле слышным голосом ответил Яко.

Джон заметил на его лице страдание и вдруг ясно почувствовал, как жестоко он поступает, будя у Яко воспоминания, которые тот не хотел бы воскрешать. И не оттого, что нет у него чувства к погибшему отцу, а от бережного отношения к тому, что есть сегодня, к тому, что составляет для него главное.

– Не сердись на меня, – мягко попросил Джон.

– Я и не сержусь, – ответил мальчик. – Не надо меня спрашивать. Я знаю все, но не хочу больше об этом слышать.

– Спасибо тебе, сынок, – ответил Джон и громко прикрикнул на собак.

Вожак оглянулся и рванул упряжку. Нарта понеслась от Китовых Челюстей, от могилы Белой Женщины, к Энмыну.

Возле яранги Орво стояли люди: видно, приехал дальний гость, потому что много собак крутилось возле жилья и слышался лай.

Оставив на попечение Яко собак и кинув в чоттагин убитых уток, Джон поспешил в ярангу Орво.

В чоттагине люди сидели вокруг большого кэмэна, заполненного утиным мясом. Среди знакомых лиц Джон сразу же заметил нового человека, одетого в серую камлейку из двадцатифунтового мучного мешка.

Орво прервал на мгновение разговор и сказал Джону:

– К нам приехал Тэгрынкеу из Уэлена.

– Етти, – вежливо поздоровался с ним Джон.

– Ии, тыетык, – ответил Тэгрынкеу и принялся рассказывать дальше. – Повсюду мы видели воду. Очень плохо ехать. По ночам, когда полозья хорошо скользят, собака режет лапы. А днем не скользит нарта. Оттого мы так долго и добирались до вас, а теперь надо поспешить назад, иначе отрежут нас двинувшиеся реки…

Джон не сводил глаз с Тэгрынкеу. Это тот самый человек, который, по словам Ильмоча, является большевиком, последователем учения русского революционера Ленина. Но для большевика Тэгрынкеу был слишком обычен и скорее напоминал охотника среднего достатка.

Разогревшись от теплого утиного мяса, Тэгрынкеу стянул через голову камлейку, и тут все увидели висевший на поясе рядом с обычным охотничьим ножом револьвер в маленькой кожаной сумочке. Тэгрынкеу поправил оружие и, почувствовав, что все даже перестали жевать и уставились на оружие, смущенно улыбнулся:

– Носить полагается, как представителю новой власти.

– Хорошо стреляет? – осторожно осведомился Тнарат.

– Пробовал только по льду да по плавнику, – ответил Тэгрынкеу, – ничего бьет.

– А по зверю? – полюбопытствовал Гуват.

– Ружьецо-то это не на зверя, – пояснил непонятливому земляку Армоль. – А бить по людям.

– А по людям не пробовал? – продолжал любопытствовать Гуват.

Всем стало неловко от этого вопроса, и Орво решил перевести разговор на другое.

– Корабля белых не видел?

– Уже ушел, – ответил обрадованный поворотом разговора Тэгрынкеу. – Как только разошлись льдины, Амундсен погнал свое судно в Ном.

– Как ушел? – удивился Джон. – Не может быть!

– Ушел, – ответил спокойно Тэгрынкеу. – Набил свой «Мод» пушниной и медвежьими шкурами и отплыл. По новым правилам, мы должны были бы отобрать у него пушнину и товары для нужд трудящегося населения, но Петроград сказал – нет. Научный человек этот Руал Амундсен, герой и покоритель.

– А Петроград – это кто, начальник? – спросил Гуват.

– Петроград – главное стойбище нового, рабоче-крестьянского государства, – важно ответил Тэгрынкеу. – Там живет Ленин, вожак работающих людей.

– Я всегда думал, – глубокомысленно заметил Гуват, – что вожаки бывают только у оленных каарамкыт, у диких людей…

– Может, он и не вожак, а просто умный человек? – осторожно предположил Орво.

– И вожак, и умный человек, – сказал Тэгрынкеу. – Но мы о нем подробно поговорим потом. Для того я и приехал к вам.

Джон был поражен новостью о неожиданном отплытии Руала Амундсена. А как же быть с письмом, которое он так тщательно и долго готовил? Обманул великий путешественник или же забыл?

Быть может, в спешке освобождения от ледового плена Амундсен действительно запамятовал о письме? Ведь он столько ждал, когда наконец Чукотское море освободит его судно и даст долгожданную возможность с триумфом явиться перед глазами пораженного и восхищенного мира. Но как же он мог забыть о том, что так горячо и, казалось, от всей души поддерживал? Как это совместить с тем, что он говорил о долге всего просвещенного человечества – помочь малым народам Севера выжить, сохранить их своеобычную культуру, язык и те немногие песни, которыми они разнообразили свою монотонную жизнь?..

Тэгрынкеу пристально смотрел на Джона Макленнана, легенды о котором распространились по всему побережью. То, что о нем говорили, было так непохоже на обычное поведение белого человека, что многие считали Сона Макленнана порождением фантазии сказочников, любивших населять воображаемый мир неправдоподобным количеством добрых и бескорыстных людей.

Джон Макленнан говорил по-чукотски так чисто, что даже усвоил своеобразную интонацию энмынцев – неторопливость, растягивание слов и своеобразную напевность. О жителях Энмына говорили в других чукотских селениях, что они не говорят, а поют. Одет белый был просто, но, пожалуй, в его одежде была видна аккуратность даже в самых незначительных деталях. Впрочем, это могло быть и заслугой его жены. Кто же этот белый на самом деле? Искренен ли он в своей жизни или такой лицемер, как Роберт Карпентер, который на словах такой друг народа, какого не сыскать во всем мире? Выпили первые чашки чаю, и Тэгрынкеу приступил к тому разговору, ради которого он и пустился в это далекое путешествие.

– Солнечный Владыка низвергнут со своего золотого сиденья и расстрелян. Власть в России перешла к тем, кто работает…

– Взявшие власть перестали работать? – осторожно спросил Тнарат.

– Нет, продолжают, – ответил Тэгрынкеу.

– Одной рукой власть держат, а другой работают, – предположил добродушный Гуват.

– Неудобно так, – заметил жених Тынарахтыны.

– Не мешайте говорить гостю, – строго сказал Орво.

– Раньше ведь было так: тот, кто работал, отдавал большую часть сделанного богатому человеку, а самому оставалось – лишь бы не помереть с голоду. А те, кто ничего не делал, копили богатства, жили в сытости и в тепле и продолжали пить кровь из народа…

– Какие же они люди! – с негодованием заметил Тнарат.

– Да, такие они и есть, – кивнул согласно Тэгрынкеу. – Вспомните доброго и отзывчивого человека Поппи Карпентера. То, что он продавал нам, на самом деле было во много раз дешевле. Это я сам знаю, потому что был в Америке, жил в большом городе, где людей, наверное, больше, чем комаров в тундре. До того их много, что они живут в надставках на домах и изобрели огромные повозки, которые ездят по железным полосам, проложенным на земле… Мы не знали истинной цены нашему труду, нашим богатствам, и нашим неведением пользовались такие люди, как Поппи. Теперь этому конец. Мы сами построим себе жизнь, и то, что будем делать, будет нашим… Старая жизнь не вернется.

Слегка охрипший от громкой речи, Тэгрынкеу взял чашку, и, пока он пил, Тнарат спросил:

– Все будет наше – это хорошо. Но где мы будем покупать новые ружья, патроны, сахар, чай? Мы привыкли к этим вещам белого человека, и многие уже не могут обходиться без них. Не собираемся же мы возвращаться к древней жизни или начать так жить, как Армагиргин на острове Айон.

– Трудящиеся России взяли в свои руки большие мастерские, заводы и фабрики, на которых все это делается. Они нам все будут давать, – пояснил Тэгрынкеу.

– А в Америке не свалили Солнечного Владыку? – спросил Гуват. – Больно мне нравится американский трубочный табак в железной банке. Он такой мягкий и ароматный, не то что черный русский.

– А по мне – нет ничего лучше того табаку, – возразил Армоль. – Положишь рэлюп за щеку, словно каленый уголь взял в рот.

– В Америке Солнечного Владыки нет, – ответил Тэгрынкеу.

– Валить, значит, некого, – с сожалением заметил Гуват.