Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь

— Пройдите туда, — сказал Денизе супругам Рубо и Жаку, провожая их в соседнюю комнату после того, как они подписали протокол допроса. — Обождите здесь, я вас вызову.

Он немедленно распорядился привести арестованного; Денизе был так рад, что даже весело сказал писцу:

— Ну, Лоран, теперь он от нас не уйдет.

Но тут дверь распахнулась, и на пороге в сопровождении двух жандармов появился рослый малый лет двадцати пяти или тридцати. По знаку следователя жандармы вышли, и Кабюш остался один посреди кабинета — оторопевший, ощетинившийся, точно попавший в капкан хищный зверь. Это был верзила с мощной шеей, огромными кулаками, светловолосый, необыкновенно белокожий, на его подбородке чуть золотился шелковистый мягкий пушок.

Массивные челюсти и низкий лоб говорили о неистовом нраве и ограниченном уме человека, готового вспылить в любую минуту; но широкий рот и тупой нос, как у доброй собаки, придавали лицу выражение какой-то мягкой покорности. Его внезапно схватили в лачуге, на заре, оторвали от родного леса, оглушили непонятным обвинением, и вот растерянный, в разорванной блузе, Кабюш уже приобрел подозрительный вид арестанта, вид бандита, который тюрьма придает самому честному человеку. Приближался вечер, в комнате стемнело, и Кабюшу хотелось укрыться в этом мраке; но тут вошел судебный пристав с большой лампой под простым стеклянным колпаком, и яркий свет упал на лицо обвиняемого. Видя, что мрак больше не служит ему защитой, тот замер в неподвижности.

Следователь пристально уставился на него большими светлыми глазами с набрякшими веками. Он не произносил ни слова: начиналась безмолвная схватка, первая проба сил перед началом свирепой войны, войны, сотканной из хитростей, ловушек, нравственных пыток. Человек этот был виновен, по отношению к нему все дозволено, за ним оставлено лишь одно право — признать свое преступление.

Начался неторопливый допрос:

— Вам известно, в каком преступлении вы обвиняетесь?

Глухим, прерывающимся от бессильной ярости голосом Кабюш прорычал:

— Мне этого не сказали, но я догадываюсь. Об этом достаточно болтали!

— Вы знали господина Гранморена?

— Да, да, слишком хорошо знал!

— Девица Луизетта, ваша любовница, служила в горничных у госпожи Боннеон…

Приступ бешенства охватил каменолома. От гнева у него пошли красные круги перед глазами:

— Черт побери! Те, кто так говорит, проклятые лгуны! Луизетта не была моей любовницей.

Следователь с любопытством наблюдал, как он буйствует. И, приостановив допрос, заявил:

— Вы очень вспыльчивы, вы уже были осуждены на пять лет тюрьмы за то, что убили человека во время ссоры.

Кабюш опустил голову. Этот приговор был его позором. Он пробормотал:

— Он ударил первый… Я просидел только четыре года, а год мне скостили.

— Итак, — продолжал Денизе, — вы утверждаете, будто девица Луизетта не была вашей любовницей.

Кабюш снова сжал кулаки. Потом заговорил тихим, прерывающимся голосом:

— Да поймите же, она ведь совсем девчонка была, ей и четырнадцати не исполнилось, когда я возвратился оттуда… Все тогда от меня шарахались, готовы были камнями закидать. А она, когда я встречал ее в лесу, подходила, беседовала со мной, была такая милая, такая милая… Ну, мы и подружились. Возьмемся, бывало, за руки и гуляем. Хорошо, до чего ж хорошо нам было тогда!.. Спору нет, она подрастала, и я все время думал о ней. Отпираться не стану, я был сам не свой, так я ее любил. И она меня сильно любила, может, между нами и получилось бы так, как вы говорите, к тому все шло, но тут нас разлучили, ее отдали в Дуанвиль, в услужение к тамошней барыне… И вот, однажды вечером, вернувшись из каменоломни, я нашел ее возле своей двери: она будто тронулась, вся была истерзана и горела в жару. К родителям она вернуться не посмела и пришла умирать ко мне… Ах, боров проклятый. Мне нужно было б его тут же и заколоть.

Пораженный искренним тоном арестованного, Денизе сжал свои тонкие губы. Положительно, следовало быть настороже, он имел дело с более опасным противником, чем думал.

— Да, я знаю, какую ужасную историю вы сочинили вместе с этой девицей. Но только помните, вся жизнь господина Гранморена ставит его выше такого рода обвинений.

Растерявшийся каменолом вытаращил глаза; руки у него дрожали, он заикался:

— Как? Что это мы сочинили?.. Другие лгут, а нас обвиняют во лжи?

— Ну да, нечего прикидываться невинным агнцем… Я уже снял допрос с Мизара, отчима вашей любовницы. Если потребуется, устрою вам с ним очную ставку. Тогда услышите, какого он мнения об этой истории… И думайте, прежде чем отвечаете. У нас есть свидетели, мы все знаем, лучше уж говорите правду!

То был его обычный прием устрашения, и следователь прибегал к нему даже тогда, когда ничего толком не знал и не располагал свидетелями.

— Вы еще, чего доброго, вздумаете отрицать, что повсюду публично грозили прирезать господина Гранморена?

— О нет, это я и впрямь говорил! И не только говорил, но и собирался сделать! Руки сами к ножу тянулись!

Денизе остолбенел от удивления: он ожидал, что обвиняемый все будет отрицать. И что же?! Тот вовсе не отпирается от своих угроз. Какая за этим кроется хитрость? Боясь попасть впросак, следователь на мгновение задумался, а потом в упор посмотрел на Кабюша и внезапно задал вопрос:

— Что вы делали в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое февраля?

— Я лег чуть стемнело, часов в шесть… Мне недужилось, и мой двоюродный брат Луи повез даже вместо меня в Дуанвиль телегу, груженную камнями.

— Да, вашего двоюродного брата видели вместе с возом возле переезда через полотно. Но на допросе он сумел подтвердить только одно: вы распрощались с ним в полдень, и он вас больше не видел… Докажите, что вы и впрямь улеглись в шесть вечера.

— Чепуха какая! Да как же я это докажу? Я живу один, в хижине на лесной опушке… Говорю вам, я был дома, о чем тут еще толковать!

И тогда Денизе нанес решительный удар. Лицо его напряглось и стало неподвижным, шевелились только губы; он убежденно заговорил:

— Я, слышите, я скажу вам, что вы делали вечером четырнадцатого февраля… В три часа пополудни вы сели в Барантене на руанский поезд — для чего именно, следствием пока не установлено. Вы собирались возвратиться из Руана парижским поездом, который останавливается там в девять часов три минуты, и тут, находясь в потоке пассажиров, увидели господина Гранморена в дверях его купе. Заметьте, я не обвиняю вас в том, будто вы заранее расставили ему западню, полагаю, что мысль об убийстве пришла вам в голову только тогда… Воспользовавшись толкотней, вы проникли в купе и принялись ожидать Малонейского туннеля; однако вы плохо рассчитали время, и, когда нанесли удар, поезд уже вырвался из туннеля… Потом вы выкинули труп и сошли в Барантене, предварительно отделавшись от пледа… Вот что вы сделали.

Денизе внимательно следил за сменой выражений на бледном лице Кабюша; сначала тот внимательно слушал, но под конец добродушно расхохотался, что совершенно вывело следователя из себя.

— О чем это вы толкуете?.. Если б я прикончил его, то так бы и сказал.

Потом он спокойно прибавил:

— Я этого не сделал, а должен бы сделать. И очень сожалею, черт побери!

Сколько ни бился Денизе, он ничего больше не вытянул из обвиняемого. Тщетно он задавал одни и те же вопросы, по десять раз возвращался к ним, прибегал к различным приемам. Кабюш твердил одно: нет и нет, он не убивал. Пожимая плечами, он заявлял, что все это вздор. Когда его арестовали, в лачуге произвели обыск: ни оружия, ни банковых билетов, ни часов обнаружено не было, но зато наткнулись на весьма серьезную улику — штаны с несколькими капельками крови. Обвиняемый вновь разразился смехом: вот вздор, он свежевал кролика, и немного крови попало на штаны! Вбив себе в голову, что Кабюш — преступник, следователь, убежденный в своем тонком профессиональном чутье, сам все усложнял, постепенно теряя почву под ногами и удаляясь от истины. Кабюш, этот ограниченный человек, неспособный тягаться с ним в тонкости ума, с таким непоколебимым упорством твердил свое «нет», что Денизе в конце концов совершенно потерял терпение; считая, что перед ним преступник, он все больше выходил из себя, усматривая в этом упорном запирательстве только дикое упрямство завзятого лжеца. Нет, он заставит его сознаться!

— Значит, вы отрицаете?

— Конечно, ведь убил-то не я… Уж если б я это сделал, то стал бы гордиться, а не то что скрывать!

Денизе резко поднялся и сам приоткрыл дверь в соседнюю комнату. Пригласив Жака войти, он задал ему вопрос:

— Вы узнаете этого человека?

— Я его знаю, — ответил удивленный машинист. — Я его как-то видал у Мизаров.

— Нет, нет… Узнаете ли вы в нем человека, промелькнувшего перед вами в окне вагона, убийцу?