Автобиографический рассказ - Габит Махмудович Мусрепов

он с нами никогда не был. - Как это - закончил? - удивленно спросил он. - Да, вы проверьте... Букварь - весь знаю. Какие числа надо сложить или отнять одно от другого - тоже сумею! Вы проверьте, если сомневаетесь. Какая -то доля истины в моих словах была. Подражая почерку учителя, я стал писать хорошо и разбо рчиво. И букварь заучил от корки до корки, не хуже, чем дастан.

«Жиган -терген» - здесь в смысле: зарисовки из наблюдений.

Бекет строго нахмурился. Но кто у нас не знал, что сердиться по -настоящему он не умеет. - Разговор у нас такой, словно ученик Габит - это я, а учитель Бекет - это ты... Мне кажется, было бы справедливее, чтобы не ты мне сообщал о своих успехах, а я похвалил бы тебя. А? Как ты думаешь? Я уже ничего не думал. Я медленно сгорал от стыда. Бекет дал мне время справиться с моим непритворным смущением, а потом сказал: - Учишься ты и вправду хорошо, ту т я ничего не могу возразить. Но если хочешь стать человеком, никогда не будь доволен собой. Всегда говори сам себе: я мог бы сделать больше, чем сделал... Я молча переживал свой позор. Бекет добавил, будто ничего не произошло: - Послезавтра к нам приезжает инспектор. Он будет проверять, как работает школа. Он просил, чтобы я показал ему не только средних, но и лучших учеников. Ты готовься. Я вызову тебя по арифметике. Я бы предпочел прочесть что -нибудь, к тому вре мени я заучил и несколько русских стихов. Но ладно, арифметика так арифметика. Хоть и надо было думать: «Я мог бы сделать больше, чем сделал», а приятно щекотало самолюбие, что он посчитал меня в числе лучших. ...Мы знали, что инспектор - это начальник, как волостной , а может, и еще выше. Он и одет был как начальник - в темно -синей форме с золотым шитьем; носил усы и бородку клинышком. Когда он вошел в класс и вежливо с нами поздо ровался, я удивился. Там, у себя в ауле, я привык: если начальник, значит, будет громко кричать, чего -то требовать, замахиваться камчой. А этот - какой -то непохожий, какой -то другой. На стене в тяжелых позолоченных рамах висели портреты самого царя и самой царицы. Инспектор, как положено, 1Мугалим - учитель, наставни к.

спросил, знаем ли мы, кто изображен на них. В ответ по тянулись руки. - Хорошо... Ты скажи, - обратился инспектор к Мусатаю, который даже привставал на месте от нетерпения, всем своим видом показывая, что он -то расскажет лучше всех, если только его попросят. Но когда, не вникая в смысл, заучиваешь длинное предл ожение на чужом малознакомом языке, оно быстро вылетает из памяти. Мусатая хватило только на то, чтобы проворно вскочить и стать в проходе, четко вытянуть по швам руки. Потом он растерялся от собст венной смелости. Шумно проглотил слюну и буркнул: - Нызнаю ... Инспектор искоса посмотрел на нашего учителя, и тот покраснел, как мальчик. - Тогда ты скажи... - Инспектор обращался к самому здоровому из нас парню - двадцатилетнему Жакыпу, с трудом умещавшемуся на своей последней парте. Так же с трудом он вылез из нее и вытянулся* не зная, куда девать большие руки. - Иаго... - начал Жакып, вздохнув. - Не «йаго», а его, - поправил инспектор, и этого было достаточно, чтобы Жакып растерялся и умолк окончательно. Наш бедный учитель совсем упал духом; его глаза медленно б луждали от парты к парте, где сидели те, ни кого он мог рассчитывать. Я понял его и начал старательно тянуть руку, не хуже, чем только что -Мусатай. - Ладно. Попрошу тебя, - повернулся инспектор ко мне и кивком головы показал на женщину, которая с высоты смотрела на неуклюжего казахского парня, каким я был в то время. Учился я в первом классе, а было мне уже почти четырнадцать. И язык мой, как у всех великовоз -растных учеников, оставался неповоротливым. Для меня особенно трудным было слово «и я», которым нач инался непомерно длинный титул императрицы в сея Руси. «Ия», а то и вовсе «ия» - у меня каждый раз получалось по -разному и всегда

неправильно. Поэтому я постарался побыстрее перескочить злосчастное слово. Мне это удалось, и дальше я все выпалил одним духом. Было видно, что инспектор остался доволен. Он кивнул Бекету и вызвал меня к доске. Таблицу умно жения я знал и ни разу не сбился, отвечая, сколько будет четырежды восемь, пятью девять, восемью семь. Решил я и две задачи, которые он задал. Бекет понемногу пришел в себя и предложил инспектору спросить меня и по русскому языку Тот подумал и велел прочесть басню. Что я читал? «Чижа и голубя» или «Мартышку и очки»?

Чижа захлопнула злодейка -западня: Бедняжка в ней и рвался, и метался, И голубь молодой над ним ж е издевался... Раз я и сейчас могу свободно прочесть ее до конца, читал я скорей всего именно эту басню. В нашем классе было пять девочек. Три из них, боясь инспектора, не пришли в тот день в школу. А одна из двух - та, что была побойче, - тоже прочла стих. Меня инспектор наградил сборником Лермонтова, а девочку - томиком Пушкина. Выходя после уроков из класса, девочка ударила меня Пушкиным, а я ответил Лермонтовым. Я читал Лермонтова, некоторые стихи даже заучил наизусть. Но смысл их был для меня не всегда понятен. Что же такое «император», «парус», «капитан»? Вот стихотворение «Терек». Терек по -казахски осина, и я никак не мог уразуметь, что же получается: «Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад». Ветер, что ли? Бекет, спасибо ему, объяснил: Терек - есть такая река на Кавказе, течет в горах, потому такая бурная. Другое дело - басни. Там многое было понятно. Сам автор объяснял, в чем их мораль. Там действовали звери, которых можно было встретить в нашей степи или же на страницах дастанов; там все было расстав лено по своим местам: кого

считать хорошим, кого -плохим, кого осудить, над кем посмеяться, кому посочувствовать. Всего четыре дня минуло после отъезда инспек тора. И одно событие навсегда определило нашу жизнь, нашу судьбу. - Свобода! Свобода! - кричали всадники, носясь по улицам, заскакивая в ближние аулы. - Царя больше нет!.. Свобода! - И требовали суюнши1.