Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге

Едва они успели убрать камень, как заводчик вернулся домой и тотчас же заметил, что камня нет на прежнем месте. Можно себе представить, как он рассердился. Ему казалось, что это не его двор. И кто только посмел убрать камень? Ах вот как, фру Гюстав распорядилась. Ох, уж эти бабы! Да есть ли у них сердце? Разве фру Гюстав не знает, как дорог ему этот камень?

Он отправился прямо на задний двор, поднял камень, перетащил его на прежнее место и бросил его там. А ведь шесть человек подняли этот камень с трудом! Подвиг этот вызвал немалое удивление во всем Вермланде.

Пока он нес камень через двор, Марианна наблюдала за ним из окна столовой. Никогда прежде не казался он ей столь страшным, И это ее господин, этот страшный силач, самодур, который считался лишь со своими прихотями и капризами!

Они с матерью завтракали, а в руках у Марианны был столовый нож. Непроизвольно она подняла его.

Фру Гюстав схватила ее за руку.

— Марианна!

— В чем дело, мама?

— О Марианна, у тебя был такой странный взгляд. Я испугалась.

Марианна посмотрела на мать долгим взглядом. Ей всего пятьдесят лет, но она такая высохшая, седая и морщинистая; эта маленькая женщина была предана мужу, как собака, и никогда не считала пинков и ударов. Даже когда она была в хорошем настроении, она производила самое жалкое впечатление. Она походила на потрепанное бурями дерево, выросшее на морском берегу и никогда не видавшее покоя. Она выучилась заискивать, притворяться и лгать, и часто, чтобы избегнуть упреков мужа, представлялась глупее, чем она есть. Она была послушным орудием в руках своего мужа.

— Очень бы вы, матушка, стали горевать, если бы отец умер? — спросила Марианна.

— Марианна, ты сердишься на отца. Ты все время сердишься на него. Почему ты не можешь хорошо относиться к нему теперь, когда у тебя есть жених?

— Ах, мама! Разве в этом дело? Что я могу с собой поделать, если я боюсь его? Разве ты не видишь сама, какой он ужасный? Разве могу я любить его таким? Он вспыльчив и груб, и из-за этого ты состарилась так рано. По какому праву он распоряжается нами? Он ведет себя, словно взбесившийся самодур. Почему я должна уважать и почитать его? Где его доброта и его милосердие? Я знаю только, что он силен, что в любой момент он может убить нас. Он может вышвырнуть нас из дому когда вздумает. Не за это ли я должна любить его?

Но тут фру Гюстав словно подменили. Она обрела силу и мужество и неожиданно заговорила властным голосом:

— Берегись, Марианна! Сдается мне, что отец твой был прав, когда не пустил тебя в дом тогда, зимой. Вот увидишь, не миновать тебе кары. Придется тебе выучиться терпению без ненависти и страданию без мести.

— О мама, я так несчастна.

И словно в ответ на это, в передней раздался шум от падения чего-то тяжелого.

Они так никогда и не узнали, почему с Мельхиором Синклером сделался удар,— то ли он, стоя на крыльце, слышал слова Марианны, то ли это случилось с ним в результате сильного физического напряжения. Когда они выбежали на шум, то нашли его на полу без сознания. Они никогда так и не решились расспросить его об этом. Сам же он и виду не показывал, что слышал что-нибудь. Марианна никогда не осмелилась бы признаться себе в том, что она невольно отомстила за себя. Но вид отца, неподвижно лежавшего на том самом крыльце, где она выучилась ненавидеть его, уничтожил сразу всю горечь, накопившуюся в ее сердце.

Он вскоре пришел в себя и, пролежав несколько дней, окончательно оправился, но теперь это был совсем другой человек.

Марианна видела в окно, как ее родители вместе гуляли по саду. Теперь они всегда были вместе. Мельхиор Синклер больше никуда не выходил один, никуда не уезжал, сердился, когда к нему приезжали гости, и вообще, был очень недоволен, когда его разлучали с женой. Старость настигла его. Он не мог теперь даже написать письма, жена писала за него. Он ничего самостоятельно не решал, во всем спрашивал совета жены и поступал так, как она хотела. Он стал мягким и кротким. Он сам замечал происшедшую с ним перемену, видел, как теперь счастлива его жена.

— Ей теперь хорошо, — сказал он однажды Марианне, указывая на фру Гюстав.

— О, милый Мельхиор, — воскликнула та, — ты ведь знаешь, как я хочу, чтобы ты совсем поправился.

И она действительно этого хотела. Ей доставляло наслаждение рассказывать, каким он был в дни расцвета своей силы. Она рассказывала, как он кутил не хуже любого кавалера из Экебю, какие он обделывал дела и как привозил много денег именно тогда, когда она уже думала, что его необузданность приведет их к полному разорению. Марианна знала, что, несмотря на все свои жалобы и причитания, ее мать была счастлива. Она жила только мужем, и этого было для нее достаточно. Оба они казались такими старыми, надломленными раньше времени. Марианна ясно представляла себе, что ожидает их в будущем. Он будет постепенно становиться все слабее, удары будут повторяться все чаще, и он с каждым днем будет все более беспомощным, а фру Гюстав будет ухаживать за ним, пока смерть не разлучит их. Но, может быть, это произойдет еще очень не скоро и фру Гюстав успеет еще насладиться своим тихим счастьем. По крайней мере Марианне казалось, что так должно быть. Жизнь была в долгу перед ее матерью.

И даже ей самой жизнь не представлялась теперь столь ужасной; никто больше не толкал ее на брак ради того, чтобы обрести нового повелителя. Ее израненное сердце обрело наконец покой. Ненависть и любовь отшумели в нем, и она больше не думала о перенесенных страданиях. Она не могла не заметить, что сама изменилась к лучшему, стала теперь более искренней и возвышенной, что внутренний мир ее обогатился. Разве она могла теперь жалеть о том, что ей пришлось так много пережить? Разве страдание не добро, и разве не могло оно все обратить в счастье? Ей казалось теперь добром все то, что вызвало в ней развитие более высоких человеческих чувств. Неправы были старые песни. Не одно лишь горе существует на свете. Ей нужно теперь уехать и осмотреться, чтобы найти свое место в жизни, найти тех, кому она была нужна. Не изменись у отца нрав, ей никогда не удалось бы расторгнуть помолвку. А теперь фру Гюстав помогла ей уладить все дело. Марианне даже разрешили предоставить барону Адриану ту денежную помощь, в которой он так нуждался.

Даже о нем Марианна теперь думала с радостью. Она ведь освободится от него. Своей удалью и жизнерадостностью он всегда напоминал ей Йёсту, и теперь она снова увидит его веселым. Он вновь станет тем рыцарем Ясное солнце, каким совсем недавно во всем блеске появился в их доме. Она поможет ему достать землю, на которой он будет пахать и сеять сколько душе угодно, и ей, быть может, удастся увидеть, как он поведет к алтарю красавицу невесту.

Погруженная в эти мысли, она садится за стол и пишет ему письмо. Она обращается к нему с мягкими убедительными словами, благоразумными доводами, облеченными в форму шутки, и все же такими, чтобы он понял, как серьезно ее намерение.

И пока она пишет это письмо, со двора доносится стук копыт.

«Мой дорогой рыцарь Ясное солнце, — думает она, — это в последний раз».

И вдруг барон Адриан сам входит к ней в комнату.

— Адриан, зачем же ты входишь сюда? — спрашивает она, с ужасом глядя на царящий вокруг беспорядок.

Тот смутился и пробормотал какое-то извинение.

— А я как раз пишу тебе, — говорит она. — Возьми письмо, можешь прочесть его здесь же.

Он берет письмо, а она сидит и наблюдает за ним, пока он читает. Ей хочется увидеть, как его лицо просияет от радости.

Но не успевает он прочесть и несколько строк, как лицо его заливает яркая краска, он швыряет письмо на пол, топчет его ногами, разражается неистовыми проклятиями.

По телу Марианны пробегает легкая дрожь. Она далеко не новичок в науке любви, но она не понимает этого неопытного мальчика, этого большого ребенка.

— Адриан, милый Адриан! — говорит она. — Что за комедию ты разыгрываешь передо мной? Поди сюда и расскажи мне всю правду!

Он подошел к ней и едва не задушил в своих объятиях. Бедный мальчик, он так страдал и томился!

Немного спустя Марианна снова посмотрела в окно. Фру Гюстав все еще гуляла по саду со своим мужем, беседуя о цветах и о птичках, а здесь они объяснились в любви. «Жизнь доставила нам обоим, и мне и ей, много тяжелого, — подумала Марианна, горестно улыбаясь. — А теперь она хочет утешить нас и дать каждой по большому ребенку, чтобы было с кем играть».

А все-таки как хорошо, что ее еще могут любить. Как сладостно слышать его шепот: он говорит ей о том обаянии, которое исходит от всего ее существа, говорит о том, как ему стыдно за свои слова, которые он сказал ей в свое первое посещение. Тогда ведь он еще не знал, какими чарами она обладает. О, никто не может находиться вблизи нее и устоять, чтобы не влюбиться, но она испугала его, и он чувствовал себя каким-то удивительно скованным.

Трудно сказать, счастье это или несчастье, но ей нужно было попытаться начать с этим человеком новую жизнь.