Кнут Гамсун - А жизнь продолжается

— Дайте-ка еще один!

И с двумя зонтами направился в Южное, а в кармане у него была написанная про него статья.

Из Тобиасова дома и на сей раз никто не вышел ему навстречу, но Августа от этого не убудет! Он таков, какой есть, человек, с которым здороваются на улице и про которого пишут в газетах. Он поставил зонты в сенях и взошел в горницу.

— Мир вам! — поздоровался он.

— Спасибо! Вы садитесь.

Август с ходу запретил Корнелии вести кобылу на случку. Он не хочет брать на себя такую ответственность.

Корнелия до того удивилась, что раскрыла рот и перевела взгляд на родителей.

— Да, это большая ответственность, — поддакнул Тобиас.

— И я не желаю, Корнелия, чтобы кобыла тебя искусала или убила насмерть, — сказал Август. — Ну что, Маттис, нравится тебе новая гармонь?

— Он не расстается с ней ни днем и ни ночью, — ответил отец. — Прямо-таки царский подарок!

Август:

— Я предложил Корнелии куда больший подарок, но она отказалась.

Мать строго на нее посмотрела и сказала:

— Постыдилась бы!

— Да оставьте вы меня все в покое! — вскричала Корнелия и принялась чесать шерсть.

Август перевел разговор на другое и третье, он вполне мог и обождать, и проявить к строптивице снисхождение.

— Ну и как после дождей, трава на выгоне небось уже выросла?

— Да, — ответила хозяйка, — коровы опять дают молоко.

— Я хочу тебе кое-что показать, — обратился Август к Корнелии и протянул ей газету. — Что ты на это скажешь?

Но оказалось, они уже газету читали, ее принес Беньямин из Северного. Август разочарованно сунул ее обратно в карман и сказал:

— Ну да все это пустяки!

— Нет, — возразил Тобиас и уважительно покрутил головой, — раз про человека пишут в газетах и все такое!

С этими словами он вышел из горницы.

Немного погодя следом за ним направилась и хозяйка.

— Мать, не смей уходить! — крикнула ей в спину Корнелия. — Будет так, как я сказала, и не иначе.

— Постыдилась бы! — шикнула на нее мать и вышла за дверь.

— А что ты сказала? — поинтересовался Август.

Молчание.

Он опять за свое:

— Корнелия, ты подумала над тем, о чем я тебе давеча говорил?

— О чем же это?

— Ну, раз ты не помнишь… Я просил тебя выйти за меня, вот о чем.

— Вы спятили, — сказала она. — Надо ж такое удумать! В ваши-то годы!

Как в грудь ударила.

— Я ничуть не старее многих других, — произнес Август. — Ну а кроме того, у меня бы ты ходила в бархате и жемчугах!

Однако попытка самоутвердиться ничего ему не дала, Корнелия все это уже слыхала, да и у самого у него уверенности не прибавилось ни на каплю. Он сидел с забитым и жалким видом, усы его подрагивали, голубые глаза стали цвета снятого молока.

— Я хожу и хожу сюда, оттого что мне дома невмоготу. Да и что мне там делать? Вместо того чтоб спать по ночам, я подхожу к окну и гляжу в твою сторону. Я дома как неприкаянный, потому сюда и зачастил. Ты уж не взыщи!

— Так уже и толки пошли, — сказала она.

— Вот те раз! Неужто я прихожу сюда не по делу, разве я не осматривал лошадь, не покупал овец, не посадил Маттиса за гармонь! Да и вообще, я вроде бы не такой человек, чтобы за меня приходилось стыдиться, — похвастал он и опять все испортил. — Так им всем можешь и передать! Но ясное дело, где тебе понять, что я погибаю, но только если человек не спит, он неминуемо погибает. И если потом окажется, что ты жив, значит, так оно и есть, но только ты уже не тот, что был прежде, и аппетит у тебя пропал, и места ты себе не находишь. Уж не знаю, что со мной и творится. Но я опять стану молодым и сильным, помоложе других, если ты, Корнелия, пойдешь за меня и вернешь меня к жизни!

— Нет, даже и не заговаривайте. Этого не будет.

— А почему мне не попытаться! — ответил он сокрушенно. — После всего, что между нами было…

— Да что ж между нами было?

— А как же. С того самого мгновенья, как я впервые повстречал тебя в городе и ты на меня посмотрела, я почувствовал к тебе такую горячую симпатию и любовь, какой ты больше нигде и не встретишь.

Корнелия складывает чесалки и поднимается. Она решила положить конец его излияниям. Тогда, не находя больше никаких слов, он схватил ее и притянул к себе на колени. Хоть он и стар, но руки у него жилистые, она с трудом вырвалась и отскочила на середину горницы. Однако рассердилась она не так чтобы очень и обошлась с Августом достаточно мягко.

— Нет, дольше вам тут оставаться нельзя, — сказала она.

— Ты хочешь, чтоб я ушел?

— Да, мне нужно выйти повесить котел.

— Ты меня выпроваживаешь? Слышишь, Маттис, твоя сестра меня выпроваживает.

— Нет, вы меня не так поняли, — сказала она.

— Как же нет, когда я тут сижу, и имею к тебе чувства, и прошу, чтобы ты за меня вышла.

— Но я-то за вас совсем не хочу выходить, — отвечала Корнелия. — Вот и весь сказ.

Нет, впрямую она его не выпроваживала, она как бы понуждала его уйти. Ошибиться тут было невозможно. Усилием воли он заставил себя подняться и направился к двери. Руки-ноги у него разве что не поскрипывали, он двигался мелким шагом, как автомат. В сенях он взял зонт, а другой оставил. Наверняка она обнаружит, подумал он про себя.

Вот и сегодня он тоже ничего не добился, и так всякий раз. Но насколько он понял, ее родители стараются в его пользу. Это очень хорошая и отрадная новость. Кто знает, так уж ли они расположены к бедняге Беньямину. Он в этом сомневается.

Как бы то ни было, Август решил не ходить слишком часто в Южное, чтобы не перебарщивать, иначе это войдет в привычку. А это плохо. Он сходит самое большее еще один раз, чтобы получить от нее внятный ответ. Она просто обязана его дать.

По дороге домой он вспоминает о лодке, которую надо переправить на озеро. Он поднимается на шхуну, обходит ее и досконально осматривает, кое-где сверлит, чтобы выяснить, насколько прогнило дерево. Судя по всему, при Теодоре Лавочнике шхуну содержали в исправности, и, хотя она последние годы была в запустении, на ней можно спокойно установить мотор.

Вернувшись на палубу, Август начинает отвязывать лодку.

Пока он с ней возится, раздается гудок рейсового парохода, медленно причаливающего к берегу. На пристани собрался народ: аптекарь с адвокатом Петтерсеном отправляются в морское путешествие, доктор Лунд провожает их на борт. Фру Петтерсен тоже здесь, она без конца утирает слезы, муж ее утешает и говорит, что ему необходимо предпринять эту поездку и закупить броневые листы.

Старая хозяйка тоже пришла на пристань и на глазах у всех бесстрашно машет аптекарю. Благослови ее Бог за великое жизнелюбие! Оберегая ее репутацию, аптекарь почти не решается помахать ей в ответ. Тогда она идет на самый конец пристани, и ему ничего другого не остается. До того она хорошо улыбается!

XXVII

Несколько дней спустя докторовы мальчуганы прибежали к Августу с запиской от Александера. Пока Август читал ее, эти сорванцы успели удрать, и он у них так ничего и не разузнал.

В записке сообщалось:

«Правый бок лошади. На одну ширину ладони вперед от крестца и две с половиною вниз от хребта, вот где. Втыкай чуток накось, но не очень-то примеряйся. Глубина два дюйма. Отто Александер».

Август сообразил, что это не иначе как тот самый заветный прокол, которым лошадей излечивают от колик. Он сунул записку в карман, недоумевая, с какой стати он ее получил, с чего бы это цыган вдруг поделился своим секретом и почему не передал ее сам. Что бы это значило?

Вечером его позвали к старой хозяйке, она хотела с ним переговорить. Вообще-то он собирался уходить, по важному делу, но раз позвала старая хозяйка…

Она лежала в постели, бледная и притихшая.

— Я больна, — сказала она.

— Вот это совсем ни к чему, — сказал Август. — А что у вас болит?

— Я поранилась. Подручный, будь добр, скажи мне, что теперь делать.

— Если смогу… А как вы поранились?

— Порезалась. Мне не хочется идти к доктору, потому что он будет меня расспрашивать. А аптекарь уехал. И надо же было ему уехать!

— Дайте-ка я взгляну на рану, — сказал Август. — Она кровит?

— Уже перестала.

Старая хозяйка откинула одеяло и задрала сорочку, словно он был заправским доктором.

— Так это ж грудь! — воскликнул Август. — Как это вас угораздило?

— Да ножом. Ужас как больно было.

Август посмотрел на нее:

— Вон оно что, значит, это ножевая рана?

— Да. Как по-твоему, у меня внутреннее кровотечение?

Он сказал, не отвечая ей прямо:

— Ну, это был еще не самый большой нож! Я видел и почище ножи, которые прячут за голенище, а кинжальчик, что носят на боку в ножнах, — это ерунда. Чем вы смазали рану?