Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

сокрушенно обсуждают случившееся, спорят, упрекают друг друга и удивляются, как только их земля носит, таких никчемных. Был у них один-единственный человек, и того не сумели уберечь! Спрашивают, кто и когда видел его в последний раз; навещали ли его, носили ли ему еду, долго ли он болел, легко ли умер и известны ли кому его последние слова, сказанные в смертный час. Договариваются, что к покойному пойдет сначала кто-нибудь один, а потом уже остальные. Посылают друг друга, уговаривают, но никому не хочется быть первым. Каждый просит извинить, уверяет, что слаб сердцем и не сможет выдержать такого зрелища.

Не найдя желающих, соглашаются на том, что после ужина встретятся в греческой школе, оттуда направятся к покойному и немного посидят около него. На том и разошлись, качая головами и приговаривая: «Бедный, бедный наш Герас! Увял, как зеленая трава».

После ужина собрались в греческой школе и, разделившись по корпорациям, в сильном волнении двинулись к дому покойного.

Впереди следуют греки, за ними валахи. Среди греков были Христодулос и Чистопулос, Фармакакис и Сапунцакис, Чикиридес и Блесидес, затем Джуфа и Дуфа, Джанга и Данга, Дука и Фука, Луча и Фуча, Фота и Лиота, Деда и Дада, Антула и Кутула, Гуша и Нуша. Идут парами, как всегда ходят по воскресеньям во время заутрени прикладываться к иконе. Выступают с достоинством, опрятно одетые, понурив голову, с четками в руках, и молчат, а если и обмолвятся словом, то совсем тихо, как оно и приличествует представителям древней избранной расы.

Так как идти было далеко, они вдоволь успели наговориться, часто останавливаясь и собираясь в кружок около самого речистого, а затем, опять разбившись попарно, шли дальше. Разговор вертелся вокруг покойного. Говорили о его способностях, достоинствах и трудолюбии, о его добродетелях. Вспоминали и о более мелких вещах: о его привычках, об излюбленных темах в разговоре и любимых блюдах — всему предпочитал покойный тушеное мясо с картофелем, фаршированный перец, о том, какая песня нравилась ему больше всего в молодости и какая под старость, каким он был весельчаком в юные годы, и никто — это теперь признали все, — никто так не умел развеселить, рассмешить компанию, когда танцевали его любимый танец «Вот как толчется перец!». Чего только он не придумывал! Молодые, те, что плясали, прямо валились от хохота, а у пожилых, у тех, что только следили за пляской, кости начинали болеть, и они, бедняги, лишь, бывало, вскрикивали: «Хватит! Имей совесть!» Одним словом, все наизнанку выворачивались, когда примется, бывало, Герас показывать, как надо перец толочь…

Так, переговариваясь, двигаются дальше. Вспоминают каждую мелочь, имеющую отношение к кир Герасу. И вот теперь нет этого человека. Уста, улыбавшиеся всем в пляске «Вот как толчется перец!», сомкнулись навеки, онемели, но, и сомкнутые, они так красноречиво и так страшно укоряют земляков!

Греки уже ощущают ужасную пустоту, образовавшуюся с его смертью в их рядах. И невольно скользят взглядом по четко выделяющимся в лунном свете вывескам. Чужие все фамилии, совсем непохожие на прежние! Когда-то здесь господствовали греки, почти сплошь были греческие вывески, и только изредка попадались сербские. Одни из Влахоклисуры, другой из Мосхополиса, третий из Гопеша, Магарева или Смрдежа, тот из Мецова, Янины или Корчи. А ныне, наоборот, редко увидишь грека, сплошные евреи да сербы! Грека днем с огнем не сыщешь! Настали такие времена, когда их на кладбище больше, чем в торговых рядах, и больше под крестами, чем под вывесками. Да, на крестах и плитах надписи греческие, так что скоро живые начнут завидовать мертвым: «Встаньте, а мы ляжем!» Так сетуют они, проходя по торговому центру и читая вывески на магазинах. На них всевозможные Карановчане и Крушевцы, Княжевцы и Шабачане, и это еще горожане, но их уже оттесняют мужики, всякие там Ясеничане и Лепеничане, Даросавацы и Пиносавацы!..

Тут все разом вспомнили злодея Милисава Пиносаваца, который выкопал яму их дорогому Герасу. Раньше никто и не думал о его существовании, а теперь, оказалось, помнят о нем лучше, чем о Фермопилах! Подумать только, как меняются времена! Как изменились потомки славных предков! Там, в Фермопильском ущелье, погибли тысячи персов, а здесь эллин погибает в какой-то Пиносаве!..

Все согласились на том, что трагедия их бедного Гераса — редкостная трагедия; подобные случаи бывали только в древние времена, когда судьба и разгневанные боги восставали против человека, обрушивая все беды на его слабые плечи, сравнивали Гераса с Приамом, Гекубой и даже Ниобой…{45}

— Нет! — прервал их кир Кутула. — Нет! Нет! — повторил он и немного помолчал, пока все стихли. — Он — Велизарий! Велизарий! — раздельно проговорил кир Кутула и достал щепотку знаменитого нюхательного табака. — Послушайте! — возгласил он.

Шествие остановилось. Все девятнадцать греков и валахов остановились и окружили его — самого среди них уважаемого человека. Ведь кир Кутула славился своей образованностью; он дважды в день ходит в читальню, прочитывает все газеты и знает обо всем, что творится на белом свете, а главное, умеет превосходно рассказывать, потому и внимают ему всегда с удовольствием.

— Послушайте! — начал кир Кутула. — Я прочел в одной сербской книге стихи — элегию, если говорить по-гречески, стихи Велизария. Наш покойный Герас — Велизарий! Христианин Велизарий — это наш Герас!.. Он был богат, добился великой славы, затем пал, погиб, умер! Велизарий!..

Все одобрительно кивают головой; со всех сторон доносится: «Истинно так!»

— А в доказательство того, что это так и есть, — продолжает кир Кутула, — и написана эта самая элегия. — Он вскидывает брови и начинает:

Не завидуйте вы, братья,

Показному счастью.

В нем душа и сердце ваше

Не найдут покоя!

Некоторые придвинулись ближе, другие приставили к ушам ладони, чтобы лучше слышать, и все понимающе и одобрительно забормотали, требуя: «Дальше, дальше!»

Счастье, счастье всего мира

Выпало мне нынче,

И хотя оно прекрасно,

Нет в нем постоянства.

Счастье, говорит поэт, весьма непостоянно. Какое прекрасное слово, эллинское слово! Несомненно, оно украдено у нас! — комментирует кир Кутула, и все с ним соглашаются: конечно, эти стихи украдены у эллинов; кир Кутула между тем продолжает:

Меня счастье поднимает

Выше римских башен,

Но сейчас же низвергает —

Путь на землю страшен.

— Правильно! Верно! Истинно так! — раздается со всех сторон. А Кутула завершает, повысив голос на последней строфе:

Тот, кто счастлив был когда-то,

Кланяется людям,

И слепой зовет: «Подайте

Воеводе Велизарию».