Шолом-Алейхем - Менахем-Мендл. Новые письма

от меня, твоего супруга

Менахем-Мендла

Главное забыл. В дополнение к моему нынешнему плану для Бейлиса мне не дает покоя еще один план. Поскольку Бейлис — человек простой и без связей, в Америке еще ни разу не бывал, я мог бы, понимаешь ли, поехать с ним. Он будет выступать перед публикой, рассказывать обо всех тех злоключениях, которые ему пришлось претерпеть, а я буду его… его… там это, на их американском наречии, называется «менижер»[543]. С другой стороны, а ежели редакция не захочет меня отпустить? Но с чего бы ей не захотеть? Плохо ей, что ли, будет, если я стану писать прямо с места событий, как там его, Бейлиса то есть, принимали, и что он сказал, и что ему сказали, и что я сказал…

Вышеподписавшийся

(№ 246, 10.11.1913)

Приложение

Переписка Менахем-Мендла с Шолом-Алейхемом

(1900–1904)

46. Что делать?

Пер. Н. Гольден

Менахем-Мендл из Егупца — Шолом-Алейхему

Мир дорогому другу, учителю и наставнику Шолом-Алейхему, да сияет светоч его!

Прежде всего, уведомляю Вас, что я, слава Богу, пребываю в добром здравии, благополучии и мире. Дай Бог и впредь получать друг о друге только добрые и утешительные вести. Аминь!

Затем, знайте, что я Ваш преданный друг: поверьте, я Вам желаю столько всяческих благ, что мне хватило бы и половины! Вы, верно, спросите: За что? — За Ваши фельетоны. Честное слово, Вы мне доставили ими столько удовольствия, что, ежели бы я был знаком с Вами, расцеловал бы! То есть знать-то я Вас знаю, но не имею дерзости подойти и сказать: «Вот он я, Менахем-Мендл». Поэтому я рассудил, что лучше написать Вам обо всем в письме, поскольку мне нужно многое Вам сказать. Но только прежде я Вас кое о чем спрошу, дабы Вы мне разъяснили, а то сам я никак не разберусь: положим, в том, что Вы меня знаете, нет ничего удивительного. Вы почти каждый день вот уже несколько лет видите, как я кручусь около биржи. Удивительно! Всякий раз, Вас встречая, я полагаю, что я Вас вижу, а Вы меня — нет, а в итоге оказывается, что Вы меня видите насквозь. Видно, очки все-таки — волшебное средство… Но это все мелочи. Вот что меня действительно удивляет: откуда Вы прознали о ней, о моей благочестивой супруге то есть, госпоже Шейне-Шейндл, да продлятся дни ее? Откуда Вам известно, что делается у нас в Касриловке, и кто Вам рассказал о моей теще и ее поучениях? Однако не в этом суть моего к Вам письма. Мне бы обсудить с Вами одно неотложное дело. Я хочу, понимаете ли, с Вами посоветоваться. Скажите, дорогой Шолом — Алейхем:

Что делать???

Описывать Вам мое нынешнее положение — ни к чему. Вы и сами отлично знаете, что тут, в Егупце, делать мне уже нечего. Пропали, слава Тебе, Господи, все мои заработки. Вдобавок к нынешним «золотым» делам у меня еще стащили небольшую опись домов, имений и лесов, которую я хранил вместе с талесом и тфилн, и остался я, как говорится, ни с чем. К тому же жизнь мне подбросила новое несчастье, литвака из Демеевки[544], да сотрется имя его и память о нем. Посмотришь на него — кажется, человек порядочный, из Литвы, происхождения, по его словам, самого почтенного, говорит спокойно, немногословен, всякий раз поминает имя Божье: «Бог даст», «с Божьей помощью», «по милости Всевышнего»… Познакомился я с этим самым литваком, по обыкновению, у Семадени, разговорились: «дом, домишко, именьице», — короче, ударили по рукам, и я передал ему пару делишек, из тех, вокруг которых сам верчусь уже больше полугода, а также ввел его в пару знакомых домов, в которых я всегда считался своим человеком, а он, этот «демеевский литвак», да сотрется имя его, обещал мне златые горы, дескать, все, что мы, даст Бог, заработаем, разделим, с Божьей помощью, пополам. Это будет, по милости Всевышнего, хорошо для нас обоих, потому что он, дескать, не из маклеров. Бог послал ему этот кусок хлеба, и ему приятно, что, дескать, рядом с ним кто-нибудь другой тоже заработает себе на хлеб. С Божьей помощью, по милости Всевышнего!.. Пару недель он все водил меня за нос своими сладкими речами, своими «с Божьей помощью» да «милостью Всевышнего». Затем я потерял его из виду, а когда нашел, то спросил: «Что слышно насчет наших дел?» Отвечает он мне вновь с именем Божьим и с «милостями Всевышнего», что ничего-то из этих дел не выйдет, что все это прошлогодний снег. «Давайте, — говорит он, — какое-нибудь свеженькое дельце, если оно у вас имеется и если на то будет милость Всевышнего…» Короче, что я буду Вам тут рассказывать: выхожу я однажды в город и узнаю, что мое дело уже обделали! И чьими же руками? «Демеевского литвака», да сотрется имя его, который отхватил на нем, как поговаривают, несколько тысяч рублей!.. Как это? Как же так? Когда? И где в это время был я? И что все это значит? Я мчусь в Демеевку к этому моему компаньону, принимаюсь его выспрашивать, туда-сюда, а он говорит: «А мне почем знать. Проехали! На что мне теперь это дело? Кто компаньон? Я что, вчера родился, что ли? Что, я без вас не знаю, как дела делаются? Подавайте-ка сюда лучше, — говорит он, — что-нибудь, с Божьей помощью, свеженькое…» Я бросаюсь к покупателю — меня не впускают. Бегу к продавцу, поднимаю крик — выгоняют вон. В чем дело? Короче, узнаю, что «демеевский литвак», да сотрется имя его, наговорил на меня и там, и там, наплел каждому, распустил такие сплетни, что мне теперь людям на глаза страшно показаться. В общем, бегу к раввину, пусть он нас рассудит[545] — как решит, так и сделаю! А мне говорят, напрасные хлопоты: этого литвака уже не раз таскали к раввину, обращались к третейскому суду, стыдили, а сколько раз он получал по физиономии — все как мертвому припарки! Короче, кричи «хай ве-каем»[546] — кончено дело! Ой, горе мне: первое же дело, затеянное в Егупце, — и я уже не у дел!..

Первые несколько дней я чуть с ума не сошел: только и мыслей было, что пойти на Днепр да утопиться. Но я подумал: кого я этим накажу? Опять же, только потому, что в Егупце на Демеевке есть литвак, на все руки мастер, да сотрется имя его, моя жена должна, упаси Господи, остаться вдовой, а дети — сиротами? Нет, такое не подобает отцу семейства! И я, как видите, остался жить себе на беду и муку смертную. Караул, что делать? Что делать? Вы ведь понимаете, что вернуться теперь домой «с одним кнутовищем» для меня хуже смерти. Как же я покажусь в Касриловке? Посему я решил бросить коммерцию и приняться за какое-нибудь новое занятие или же ремесло.

Вы, конечно, меня спросите, что я умею? Я и сам не знаю. Вот вкратце вся моя бигрифия[547]: до свадьбы я в хедере учил Гемору и поским[548] во всех подробностях. Сдается мне, что раввином в маленьком местечке я бы определенно мог стать, а шойхетом — и подавно. Уже здесь выучили меня читать и писать на идише[549], по-русски и по-немецки, а также счету до дробей включительно; кажется, из меня бы мог выйти хороший меламед, учитель[550] или же писарь. О коммерции речи нет, в этом деле я, не сглазить бы, разбираюсь. Я прошел, как Вам известно, все семь кругов ада: торговал в Одессе «Лондоном», здесь, в Егупце, начал с якнегоза и «бумажек», а закончил сахаром, имениями, лесами, заводиками и т. д. и т. п. Кажется мне, что я мог бы, с Божьей помощью, заполучить хорошую должность где-нибудь в конторе, или на железной дороге, или сам не знаю где. Теперь, я считаю, что, поскольку язык у меня хорошо подвешен и с людьми я разговаривать, слава Богу, умею, я бы мог, сдается мне, сгодиться в качестве представителя, или, как это нынче называется, комивожёра[551]: покупать, продавать, крутиться, вертеться. Или вероятно, мог бы стать агентом, который штрафует[552] людей от смерти. Говорят, у агентов дела идут неплохо. Еще я забыл сказать, что у меня красивый голос и я неплохо молюсь у омуда; знающие люди, меня послушав, сказали, что ежели бы я понимал ноты, то мог бы стать хорошим певцом: может, из меня бы вышел хазан или вовсе кантор в хоральной синагоге?[553] А может, мне стоит быть писателем, сочинителем? Как видите, рука у меня набита, и святой язык я знаю очень даже хорошо. Когда-то, еще мальчишкой, я несколько раз посылал корреспонденции в «Гацфиру» и «Гамелиц»[554] — и куда только еще я их не посылал? По правде говоря, мои корреспонденции нигде не печатали, сам не знаю почему. Но ничего, главное, что я — и это могу. А о жаргоне[555] вообще речи нет, на нем я пишу превосходно. Большое дело! Кто же не умеет писать на жаргоне, на «ивре-тайч»?[556]

А может, мне и вовсе прикинуться сионистом? Ведь сионисты нынче в большой моде! Я уже прочел пару сионистских книжек и знаю, кто такие Макс Нордау, доктор Герцль, доктор Мандельштам[557]. Я бы им, ей-богу, пригодился, разговаривал бы, ездил, трудился, все что угодно — лишь бы рублик заработать!..