Мудрец сказал… - Лао Шэ

дай ему пинка! – крикнул У Дуаню Оуян, высунувшись из окна.

– Мне пинка? Смотри не сломай пальчики на своей белой ножке! – Мудрец возмутился было, но тут же захохотал. Вместе с ним рассмеялись остальные и сразу забыли все, о чем они только что рассуждали.

Глава третья

Небольшие часы иностранного образца пробили шесть, и Чжао Цзы-юэ мужественно открыл глаза. «Пора вставать, – подумал он. – Рано вставать полезно для здоровья. Неплохо бы к тому же прогуляться по парку: у старых кипарисов, наверное, отросли седые бороды, а красные стены надели белые воротнички. Есть чем полюбо- ваться!»

В комнате напротив скрипнула дверь. Мудрец, не вылезая из-под одеяла, крикнул:

– Старина Ли! Ты куда?

– Хочу пройтись по первому снегу, – ответил Ли Цзин-чунь.

– Подожди, вместе пойдем!

– Ладно, встретимся у входа в парк. А то снега совсем мало – растает, как только взойдет солнце.

– Но не у входа, а в маленькой беседке на берегу озера! – крикнул ему вдогонку Чжао Цзы-юэ.

Хлопнула входная дверь. Ли Цзин-чунь, видимо, ушел. Мудрецу еще больше захотелось погулять, и он решил подняться, сосчитав до трех:

– Раз, два… Погуляем… по снегу… – Перед его глазами поплыли белые круги, они все уменьшались и уменьшались. Сосны вдруг стали красными, снег – зеленым, беседка – серой…

Солнце, медленно поднимаясь, выглянуло из еще не рассеявшихся облаков, с крыш закапали звонкие капли. Вошел слуга Ли Шунь, чтобы затопить печурку, и прервал сладкий сон Мудреца.

– Который час, Ли Шунь?

– Девятый, господин.

– На дворе распогодилось? – Чжао Цзы-юэ не спешил высовываться из-под одеяла, где было так приятно и тепло, хотя и не очень хорошо пахло.

– Давно уже, господин! Солнце высоко…

– Ну вот, теперь придется гулять не по снегу, а по грязи! – огорченно пробормотал Мудрец. – Впрочем, сон тоже полезен для здоровья. Какой же нынче день? Четверг! Утром занятий нет, так что можно и подольше поспать.

– Горячие бататы! – раздался из окна оглушительный, словно удары гонга, голос Чуня Второго – в прошлом влиятельного человека, принадлежавшего к окаймленному синему знамени [13], а теперь простого разносчика. Мудрец в отчаянии залез с головой под одеяло:

– У, мать твою, как будто обязательно надо орать! Сидел бы в такой холод дома и не мешал людям.

– Каштаны! С пылу с жару! – не унимался Чунь Второй, заполняя своим голосом всю комнату.

– Нет, не даст он мне уснуть! – разъярился Чжао Цзы-юэ. – Будь я проклят, если не вздую этого мерзавца!

Он вскочил, кое-как натянул штаны, накинул теплый халат и выбежал из дома.

– А, господин Чжао, мой бог богатства, – заулыбался Чунь Второй. – Окажите честь, отведайте каштанов, в самом деле отличные!

Его почтительный тон немного успокоил Мудреца. А Чунь продолжал:

– Подойдите поближе, господин, взгляните на бататы. Разве не чудо?

Мудрец милостиво кивнул и приблизился. Нежно-желтые бататы в котле, подернутые облачком серебристого пара, и в самом деле были очень аппетитны.

– Сколько стоит тот, что в самой серединке? – спросил Мудрец, облизнувшись и сглотнув слюну.

– Неужели я стану с вами торговаться! Любой берите, который на вас смотрит! – Речь Чуня была слаще самих бататов. Если бы уличные разносчики делились на просто торгующих и мастеров своего дела, Чунь, без сомнения, принадлежал бы к мастерам.

Не выдержав, Чжао Цзы-юэ довольно усмехнулся. Чунь понял Мудреца без слов, подхватил двумя ножами высочайше утвержденный батат, положил его на тарелочку и аккуратно разрезал на шесть ломтиков. Потом неторопливо, но делая вид, будто торопится, зачерпнул деревянной ложкой соус, полил все шесть ломтиков и почтительно, обеими руками, преподнес тарелочку Мудрецу. Тот, окончательно смягчившись, присел на корточки прямо у котла и начал есть. Напротив уселась дрожащая от вожделения черно-белая собачка. Сморщив нос и глотая слюну, она глядела на Мудреца во все глаза, надеясь, что ей достанутся объедки или хотя бы шелуха от батата.

– Смотри, снег выпал, а не холодно! – сказал Мудрец.

– И то правда, господин! – поддакнул Чунь Второй. – Помяните мое слово, раз снег выпал уже в октябре, следующий год будет урожайным. Даже бедняки смогут полакомиться белой лапшой!

– Но ведь снега выпало совсем мало.

– Да, маловато, господин, маловато. Пожалуй, и вершка не будет!

Мудрец искоса поглядел на разносчика, потом на батат, который был уже почти съеден, и вдруг плюнул:

– Тьфу! Ведь я же не прополоскал рот! Это негигиенично! Тьфу, тьфу!

– Что вы, господин! Батат лечит от всех болезней, стоит его съесть, и никаких полосканий не нужно! – всполошился Чунь, опасаясь, как бы из-за преступного нарушения правил гигиены он не лишился нескольких медяков.

– Чепуха! Так я тебе и поверил!

Чжао Цзы-юэ в сердцах швырнул тарелочку на землю. Чунь Второй и черно-белая собачка разом бросились к ней, но собачка вместо остатков батата получила лишь пинок. Мудрец пошел в дом, приказал Ли Шуню вынести торговцу гривенник и подумал: «А батат действительно был вкусным!»

* * *

Ли Цзин-чунь учился на философском факультете университета Прославленной справедливости. Из-за выпуклого лба и худого лица он выглядел тщедушным, но взгляд его глаз был живым и очень твердым. Невысокий, слегка сутуловатый, он почти никогда не расставался со своим простым синим халатом и темно-синей суконной курткой, которые еще больше делали его похожим на аскета. Одни обитатели «Небесной террасы» уважали его, другие относились к нему с завистью и даже с ненавистью, но он неизменно был мягок и вежлив со всеми.

– Что же ты не пришел в парк, старина Чжао? – спросил он, возвратившись с прогулки и заглядывая к Мудрецу.

– Заходи, дорогой Ли! Я сам себя ругаю: проспал все на свете! – сокрушенно говорил Чжао Цзы-юэ, зачем-то пожелавший изобразить страшное раскаяние.

– Ничего, в следующий раз сходим!

Ли Цзин-чунь вошел, придвинул стул к печурке и сел.

– Послушай, – не то иронически, не то заискивающе улыбнулся Мудрец, – почему ты вчера не пришел на собрание?

– А зачем? Я ведь всегда говорю только резкости. К тому же заранее было ясно, что вы решите бить преподавателей, а я никак не могу согласиться с этим!

– Правда? Ну ладно, тогда послушай, как я читаю по-английски, мне как раз нужно кое-что повторить. – Мудрец, сам не зная почему, робел перед Ли Цзин-чунем. Обычно он вообще не думал об учебе, но при Ли Цзин-чуне изображал из себя настоящего книжного червя. Взяв со стола учебник и солидно откашлявшись, Мудрец начал: – A boy, a peach… – Он снова откашлялся и задумчиво «перевел»: – Одна всеобщая любовь, один съеденный зад! [14]

Ли Цзин-чунь рассмеялся:

– Хватит, отложи книгу, я хочу поговорить с тобой.

– Ты сам советуешь мне отложить книгу?! –