Мудрец сказал… - Лао Шэ

* * *

С наступлением ночи Пекин, страдавший от холода и, как большой старый вол, давно мечтавший уснуть, затихал. Лишь изредка он что-то бормотал во сне на языке Башни колокола. Пронизывающий ветер подхватывал с земли редкие снежинки, и они плясали в свете фонарей, как расшалившиеся белые мотыльки. Зима еще только началась, но полицейский на посту зябко втягивал голову в воротник и то и дело скрывался в своей будке.

В пансионе тишины не было, потому что его обитатели отсыпались на лекциях, а к вечеру, напротив, ощущали особый прилив энергии. Ван Верзила уже трижды пропел от начала до конца «Рассечение желтого халата»; Сунь Мин-юань, желая сказать ему приятное, заявил, что Ван может принять его кашель за аплодисменты. Проигравшие в кости стали яростно швырять их на пол, а победители с веселой ухмылкой стучали костяшками по столу, аккомпанируя Вану Верзиле. В одной из комнат переднего дома философ с маленьким носом и маленькими глазками и философ с большим носом и большими глазами спорили о том, какая же, в конце концов, Земля – круглая или квадратная.

Не придя к единому мнению, они сменили тему и начали выяснять, какие у людей должны быть носы и глаза: большие или маленькие?.. Спал только старик Фан из северной комнаты, потому что был глухим и не слышал шума и гама.

В третьем номере, закончив грандиозную партию в кости, открыли собрание по поводу студенческой забастовки. Чжао Цзы-юэ возлежал на двух подушках; Чжоу Шао-лянь и У Дуань сидели на краю его постели, а Мо Да-нянь и Оуян Тянь-фэн – на стульях. Как видите, из трех десятков обитателей «Небесной террасы» в собрании на сей раз участвовали только пятеро: во‑первых, потому что далеко не все студенты учились в одном университете, а во‑вторых, потому что они принадлежали к разным партиям и провинциям. И если в собрании участвовало свыше десятка человек, оно редко приводило к какому-нибудь результату.

Чжоу Шао-лянь, скрюченный, как креветка, походил на молодого старика. Его худое желтое лицо напоминало сушеный мандарин, маленькие глазки постоянно улыбались, кончик носа был всегда красным, будто обладатель его долго плакал. Это полусмеющееся-полуплачущее выражение сбивало с толку. Голос у Чжоу был тонким, как у девочки, но на редкость противным. На верхней губе и щеках не виднелось ни единого волоска, однако над бровями лежали глубокие морщины, как у старика. Словом, ему можно было дать и семь лет, и полвека, ничуть не ошибившись. Студент философского факультета, он все свое время тратил на сочинение модных стихов, в которых, по его словам, стремился выразить собственную философию. К несчастью, поклонники Чжоу Шао-ляня, начитавшись его творений, неизвестно почему глупели. Говорил он только о поэзии и философии, и каждая красивая стихотворная строка (разумеется, чужая) становилась в его устах скучной и некрасивой. Сейчас на нем были серый ватный халат и старый пиджак европейского покроя, привлекавший его не только модным цветом, но и бесчисленными карманами, в которые он мог рассовывать свои стихотворные экспромты, чтобы они не были потеряны для человечества.

У Дуань и Мо Да-нянь, в отличие от Чжоу Шао-ляня, изучали политэкономию, так как слышали, что все западные банкиры и управляющие трестами были вначале экономистами. Еще они слышали, что сии достойные подражания люди, как правило, обладали блестящей лысиной, двойным подбородком и золотыми часами с длинной цепью, покоящейся на солидном животе. Поэтому оба они ходили, выпятив живот и надув шею, которая пока еще не успела обрасти жиром. Приятели почти ничем не отличались друг от друга, только у Мо Да-няня лицо было красное, как утреннее солнце, а у У Дуаня – желтое, словно осенняя луна. Правда, Мо Да-нянь был упитаннее У Дуаня, и его прозвали Толстячком. Желтолицый У Дуань тоже не страдал от худобы, некоторые даже называли его Пухлячком, но это прозвище не прижилось, потому что наводило на мысль об опухоли. Мо Да-нянь, открытая душа, всегда говорил то, что думал; У Дуань же был себе на уме и никогда ни о ком не сказал доброго слова, потому что считал более интересным говорить о людях дурно. Мо Да-нянь носил толстый халат на вате, а поверх халата – китайскую куртку, как приказчик мануфактурной лавки; У Дуань, напротив, предпочитал темно-синий европейский костюм, желтые французские туфли и даже в манерах подражал иностранцам.

Еще один из друзей, Оуян Тянь-фэн, уже, пожалуй, лет шесть учился на подготовительном отделении университета. Он был так беспредельно предан наукам, повторению старого и познанию нового, что никак не решался перейти на первый курс. Своими методами он резко отличался от Чжао Цзы-юэ, который посвящал любой науке не больше трех месяцев, но тоже учился ради знаний и за это заслуживал уважения. И лицо, и костюм у него были во сто крат красивее, чем у Мудреца, и именно поэтому они стали неразлучными друзьями: Чжао мог общаться только с таким красавцем, как Оуян, потому что, глядя на него, забывал о собственном уродстве, а Оуян – только с таким уродом, как Чжао, потому что тогда он с особой силой ощущал свою неотразимость. Вместе взятые, они напоминали изображения двух стражей у входа в буддийский храм и великолепно дополняли друг друга. Еще одно несходство между ними состояло в том, что Чжао получал деньги на учение из дома и добрую половину проигрывал в кости, для Оуяна же игра служила основным источником дохода. Если бы Союз содействия учащимся без отрыва от работы учредил премию своим членам, она, бесспорно, досталась бы Оуяну. И хотя экономическая политика у каждого из приятелей была совершенно особой, их союз все сильнее скрепляла игра. Стоило Чжао Цзы-юэ проиграть Оуян Тянь-фэну, как он тешил себя мыслью, что игра в кости – развлечение, достойное людей просвещенных, а также тем, что он исподволь занимается благотворительной деятельностью.

Итак, собрание в третьей комнате открылось.

– Ли Шунь! – точно из гаубицы, загрохотал возлежащий на постели председатель, то есть Чжао Цзы-юэ. – Ли Шунь! Ли Шунь!

Слуга не отзывался.

– Ли Шунь!!! – Мудрец заорал так, что казалось, вот-вот лопнет.

Опять никакого ответа.

– Зачем тебе понадобился слуга? – поинтересовался Мо Да-нянь.

– Купить семечек, сигарет! Без этого собрание не собрание. – Чжао Цзы-юэ вскинул брови, удивляясь, что приходится объяснять такие элементарные вещи.

– Но ведь поздно уже, он наверняка спит, – сказал Мо Да-нянь, взглянув на свою пухленькую руку с часами. – Десять минут третьего!

– Раз мы бодрствуем, то слуга тем более не должен спать! – с