Анатомия Меланхолии - Роберт Бёртон

href="ch2-396.xhtml#id494" class="a">[396], как кое-кто спотыкается о соломинку и перепрыгивает через колоду, грабит Петра, чтобы расплатиться с Павлом{324}, одной рукой бессовестно загребает деньги, подкупом, обманом и плутовством приобретает обширные поместья, а другой — щедро оделяет бедняков, раздавая остатки на благотворительные цели; наблюдать крохоборство в мелочах и расточительство в крупном, слепцов, рассуждающих о цвете; безмолвствующих мудрецов и разглагольствующих олухов; обличителей чужих промахов, в то время как сами они поступают куда того хуже[397], публично осуждающих то, чему сами предаются втайне[398], о чем поведал всем Аврелий Виктор, повествуя об Августе{325}, сурово каравшем в других то, в чем сам он был более всего повинен.

Наблюдать, как какой-нибудь бедолага или наемный слуга рискует жизнью ради своего нового господина, который навряд ли уплатит в конце года причитающееся ему жалованье; как деревенский фермер-издольщик трудится в поте лица своего, пашет и надрывается ради расточительного и праздного тунеядца, проедающего весь доход, или с каким-то сладострастием тратит его на фантастические прихоти; как вельможа из показной храбрости готов погибнуть на дуэли и расстается с жизнью ради взыгравшего в нем мелкого чувства чести; как погрязший в мирской суете человек трепещет при виде палача и при этом не страшится адского пламени, желает и надеется на бессмертие, жаждет быть счастливым и при этом всеми способами бежит смерти — единственного пути, способного к этому привести.

Наблюдать, как какой-нибудь сорвиголова, подобно древним датчанам, qui decollari malunt quam verberari [предпочитавшим скорее умереть, чем понести наказание], из дурацкой причуды с готовностью принимает смерть, но при этом считает ниже своего достоинства сокрушаться по поводу своих прегрешений и невзгод или оплакивать кончину ближайших друзей[399]{326}.

Наблюдать, как унижают мудрых и отдают предпочтение дуракам; как тем, кто повелевает городами и весями, дома помыкает ничтожная женщина, и тому, кто повелевает целыми провинциями, предписывают, как себя вести, собственные слуги или дети[400], подобно тому как вел себя в Греции сын Фемистокла. «То, чего хочу, — говаривал он, — желает и моя мать, а то, чего хочет моя мать, исполняет мой отец»[401]. Наблюдать, как лошади разъезжают в каретах, в которые впряжены люди{327}; как псы пожирают своих хозяев, а башни воздвигают каменщиков, как дети управляют, а старики ходят в школу, как женщины держат мужей под башмаком, овцы разрушают города и пожирают людей[402] и т. п.; одним словом, мир, перевернутый вверх ногами! O viveret Democritus [О, если бы Демокрит вновь ожил!{328}].

Требовать от меня более подробного описания было бы равносильно ожиданию еще одного подвига Геркулеса: ведь подобные смехотворные примеры неисчислимы, как пятна на солнце[403]. Quantum est in rebus inane! [Какая тщета во всех делах человеческих!{329}] И кому по силам поведать обо всем? И однако Crimine ab uno disce omnes [по преступлению одного суди обо всех{330}], пусть это послужит тебе образчиком.

Впрочем, все это достаточно очевидно любому рассудку, хорошо известно, и это нетрудно разглядеть. Но как был бы Демокрит потрясен, умей он проникать в тайны человеческих душ![404] Если бы в груди каждого человека было окошко, как того хотел, увидя сотворенного Вулканом человека, Мом{331}, или если бы, как чрезвычайно желал этого Туллий, на челе каждого человека было начертано, quid quisque de republica sentiret, каковы его политические взгляды; и если бы это возможно было осуществить в одно мгновенье, как проделал у Лукиана Меркурий с Хароном{332}, лишь прикоснувшись к его глазам, дабы наделить его способностью распознавать semel et simul rumores et susurros [что о нем говорят громко и что шепотом],

Spes hominum caecas, morbos votumque labores,

Et passim toto volitantes aethere curas{333},

Слепые надежды людей, желанья, недуги, труды,

Шепоты, слухи и мимолетные тревоги;

и дабы он мог cubiculorum obductas foras recludere et secreta cordium penetrare [узнать то, что скрыто за дверями спальни, проникнуть в тайные помыслы, как того желал Киприан[405], раскрывать двери, отпирать замки и отодвигать засовы, как это проделывал пером своего хвоста Лукианов петух{334}, или обладал невидимым перстнем Гигеса{335}, или редким увеличительным стеклом, или слуховой трубкой, которые так бы увеличивали species [внешние проявления], что человек мог видеть и слышать все одновременно (как Юпитер у Марциана Капеллы, видевший все в своем копье, которое он держал в руке и которое представляло все, что каждодневно совершается на лике земли)[406] — рога обманутых мужей, подделки алхимиков, философский камень, новых прожектеров и тому подобных созданий невежества, дурацких обетов, страхов и желаний — вот уж было бы над чем посмеяться! Он, наверно, увидел бы в одних головах ветряные мельницы, а в других — осиные гнезда! Или если бы он вместе с Лукиановым Икаромениппом очутился на том месте, где Юпитеру лучше всего слышны обращенные к нему просьбы людей, и послушал, как один молит о дожде, другой — о хорошей погоде, тот — о смерти своей жены, а этот — своего брата, то есть «тихонько просит у Бога о том, о чем постеснялся бы сказать в чьем-либо присутствии»[407] — как бы он был поражен! Как вы считаете, решил бы тогда он или любой другой на его месте, что люди пребывают в здравом уме?

Haec sani esse hominis quis sanus juret Orestes?{336}

[Назовет ли Орест, будь он здрав, их безумье — здоровьем?]

Способна ли вся чемерица Антикиры исцелить этих людей? Нет, изведи хоть целый акр чемерицы — все будет тщетно[408].

Люди, о коих более всего следует сокрушаться, безумны подобно той слепой женщине у Сенеки{337}, однако они никогда в этом не признаются и не станут искать лекарства от этого[409], ибо pauci vident morbum suum, omnes amant [ведь немногие осознают свои недуги, и все мы привязаны к ним]. Если нас беспокоит рука или нога, мы стремимся исцелить их, если мы страдаем от телесных недугов, то посылаем за лекарем[410], однако на душевные недуги мы не обращаем никакого внимания[411]; нам не дают покоя, с одной стороны, похоть, а с другой — зависть, злоба и честолюбие. Страсти, подобно диким лошадям, раздирают нас на