В битве с исходом сомнительным - Стейнбек Джон Эрнст

Джим раздвинул полотнища входа и выбрался наружу. Туман еще не рассеялся, а стелился криво, сея вокруг крохотные легкие снежинки. То тут, то там ветер вдруг начинал трепать полотнища палаток. Джим оглядел проход. Новость уже распространилась. Из палаток выходили люди – мужчины и женщины. Они медленно стекались, смыкаясь в толпу. И чем плотнее становилась толпа, тем явственнее разноголосица соединялась в единый голос, а звук шагов превращался в общее брожение. Джим вглядывался в лица людей. Казалось, глаза их глядят, не видя, головы запрокинуты, словно люди принюхиваются к чему-то. Люди обступили помост, теснясь к нему.

Из палатки Лондона шестеро мужчин вынесли гроб. Ручек на гробе не было, и его несли на плечах, подхватив под днище. Поначалу они шагали неровно, стараясь попадать в ногу, потом, выработав определенный мерный ритм, медленно двинулись по раскисшей земле. Головы у мужчин были обнажены, и волосы их, как серой пылью, припорошены водяными каплями. Ветерок трепал угол грязного флага, то приподнимая, то опуская его. Люди расступались перед гробом, освобождая проход носильщикам, и те двигались с суровой торжественностью на лицах, напрягая шею, опустив подбородок. Стоявшие вдоль прохода люди, не отрываясь, глядели на гроб. При его приближении они затихали, а когда он, проплыв мимо, удалялся, начинали беспокойно перешептываться. Некоторые незаметно крестились. Носильщики подошли к помосту. Передняя пара опустила на доски изголовье гроба, а другие подтолкнули ящик, чтобы он встал надежно и прочно.

Джим поспешил к палатке Лондона. Там находились Лондон и Мак.

– Господи, ну почему бы тебе не сказать речь! Я же не умею.

– Нет. Ты прекрасно все скажешь. Помнишь, что я тебе внушал? Попробуй добиться от них откликов. Как только тебе начнут отвечать – они в твоей власти. Старый ораторский прием, на толпу действует безотказно.

Лондон казался испуганным.

– Ну сделай это, Мак! Богом клянусь, не умею я. Я ведь даже и не знал парня!

На лице у Мака промелькнуло выражение брезгливости.

– Слушай, ты поднимешься и скажешь. А если поплывешь, то я буду рядом и подхвачу.

Лондон наглухо застегнул ворот синей рубашки, приподняв воротничок. Поправил и одернул на животе старую шерстяную куртку. Рука его потянулась к тонзуре, пригладила волосы. Казалось, этим он утихомирил дрожь до состояния напряженной и тяжелой торжественности. Худощавый Сэм, войдя, встал с ним рядом. Лондон вышел из палатки, величественный и важный. Мак и Джим с Сэмом следовали за ним, но Лондон шел один впереди, шагая по грязному проходу в сопровождении маленькой своей свиты. Головы при их приближении поворачивались. Негромкие разговоры смолкали. Люди давали пройти главарю и глядели ему вслед.

Лондон вскарабкался на помост. Он стоял одинокий над головами людей. Лица всех были обращены к нему, глаза глядели слепо, остекленело, ничего не выражая. Секунду Лондон, понурившись, смотрел на сосновый ящик, а потом расправил плечи. Казалось, он с неохотой нарушает звенящую тишину. Голос его звучал степенно и отстраненно.

– Я поднялся сюда, чтобы вроде как речь сказать, – заговорил он. – Но не умею я речей говорить. – Помолчав, он окинул взглядом поднятые к нему лица. – Вчера маленького этого парня убили. И вы это видели. Он к нам подойти пытался, а кто-то пулю в него пустил. А ведь он никому вреда не сделал. – Он вновь помолчал, словно озадаченный. – Ну что тут скажешь? И вот мы его хоронить собрались. Он был одним из наших, и его убили. За то, что он был наш. Он был таким же, как мы, ничем не отличался, таким же, как каждый из нас. И с каждым из нас может такое случиться. – Он помолчал с открытым ртом. – Я… я… не умею я говорить, – смущенно произнес он. – Вот здесь человек стоит, который знал того коротышку. Так вот я хочу, чтобы он сказал. – Он медленно повернулся туда, где стоял Мак: – Давай, Мак, поднимись. Расскажи им о маленьком коротышке.

Мак стряхнул с себя оцепенение и одним махом вспрыгнул на помост, по-боксерски встряхнув плечами.

– Разумеет, я расскажу, – горячо начал он. – Звали его Джой. И был он радикалом. Понятно? Радикалом. Он хотел, чтоб у таких, как вы, парней было вдоволь еды, чтоб место было, где спать, не промокнув за ночь. Для себя он не хотел ничего. Он был радикалом! – Голос Мака поднялся до крика. – Понятно, кто он был такой? Грязная сволочь, угроза властям! Не знаю, видели ли вы его лицо, разорванное в кровь, в клочья! Копы сделали это, потому что он был радикал. У него были переломаны руки, сломана челюсть. Челюсть ему сломали за то, что он в пикете стоял. Его бросили в тюрьму. А доктор, когда пришел, едва взглянув на него, сказал: «Я не стану лечить чертова красного!» Так никто ему челюсть и не поправил. Он же опасность представлял, хотел, чтоб парни вроде вас не голодали. – Мак говорил все тише, все спокойнее, опытным взглядом оглядывал лица вокруг, замечая, как напряженно вслушиваются люди, стараясь не пропустить смысла тихо сказанных слов, как наклоняются вперед в желании услышать. – Я знал его. – И вдруг он выкрикнул: – Так что вы собираетесь сделать? Сбросить его в грязную яму, забросать мокрой землей? И забыть?

Какая-то женщина в толпе истерически зарыдала.

– Он боролся за вас! – крикнул Мак. – И вы это забудете?

– Нет уж, ей-богу, нет! – выкрикнул мужской голос.

А Мак все долбил и долбил в одну точку:

– Так что? Его убили, а вы не сдвинетесь с места и проглотите это?

На этот раз откликнулся целый хор:

– Не-ет!

Голос Мака зазвучал мягко, певуче:

– Сбросите его в грязную яму, и все?

– Не-ет! – Толпа чуть качнулась в едином порыве.

– Он боролся за вас! И вы его забудете?

– Не-ет!

– Мы пройдем маршем по городу. Вы допустите, чтобы копы остановили нас?

– Не-ет! – ревела толпа, ритмично колыхаясь. Люди напряглись, готовые вновь прореветь ответ.

Но Мак сломал заданный ритм, и это резануло неожиданностью. Он спокойно произнес:

– Этот маленький паренек – душа всех нас. Мы не станем молиться за него. Он не нуждается в молитвах. Как не нуждаемся в них и мы. Дубинки – вот в чем мы нуждаемся.

Толпа с жадностью пыталась восстановить ритм.

– Дубинки… дубинки… – звучало в толпе. А потом наступила тишина.

– Ладно, – коротко бросил Мак. – Мы похороним в грязной яме грязного радикала, но он будет с нами. И да поможет Господь всякому, кто вознамерится нас остановить!

И он внезапно спрыгнул с помоста, оставив толпу недовольной и раздраженной. Люди вопросительно поглядывали друг на друга.

Лондон тоже спустился с помоста и сказал носильщикам:

– Поставьте его на грузовик Альберта Джонсона. Через несколько минут отправляемся.

И последовал за Маком, протискивавшимся через толпу.

Когда Мак выбрался из обступивших его людей, к нему подошел доктор Бертон.

– Знаешь ты, как людей обработать, Мак, ничего не скажешь! – спокойно проговорил он. – Ни один проповедник не заставил бы людей обливаться слезами. Почему же ты был столь краток? Еще немного, и они бы и на неведомых языках заголосили и забились бы в конвульсиях, закружились в священном исступлении.

– Хватит язвить, док! – огрызнулся Мак. – Мне надо было сделать дело – любыми способами, а сделать!

– Но где ты выучился этому, Мак?

– Чему «выучился»?

– Такого рода штукам.

– Не копайся ты в этом, – устало отмахнулся Мак. – Мне надо было разъярить их. Они разъярились. А как я этого добился – какая тебе разница!

– Как добился, это мне ясно, – сказал Бертон. – Мне интересно, каким образом выучился. Да, кстати, Дэн с удовольствием остался на месте. Он принял это решение, когда его поднимать стали.

Их нагнали Лондон с Джимом.

– Надо будет тебе, Лондон, здесь охрану усилить, – сказал Мак.

– Ладно. Я Сэму велю остаться с примерно сотней парней. Хорошую речь ты сказал, Мак.

– Да у меня и подготовиться времени не было. Нам лучше двинуть побыстрее, пока люди не остыли. Когда двинутся, все будет как надо. А стоит помедлить, оставить их бездействовать – остынут. Нам это ни к чему.