Оноре Бальзак - Темное дело

— Кто вы такой? Куда вы едете? Кого вам надо?

— Императора, — ответил маркиз. — Я везу важное донесение министров маршалу Дюроку.

— Ну, здесь вам оставаться нельзя, — сказал жандарм.

Однако мадмуазель де Сен-Синь и маркизу все же пришлось остаться, так как совсем стемнело.

— Где мы? — спросила мадмуазель де Сен-Синь, остановив двух проезжавших мимо нее офицеров, мундиры которых были скрыты суконными сюртуками.

— Вы находитесь впереди авангарда французской армии, сударыня, — ответил один из них. — Но вам никак нельзя здесь быть, ведь если только неприятель двинется с места и начнется артиллерийская перестрелка, вы окажетесь меж двух огней.

— Вот как! — промолвила она равнодушно.

Услышав это «вот как!», другой офицер заметил:

— Каким образом эта женщина очутилась здесь?

— Мы ожидаем жандарма, который взялся доложить о нас господину Дюроку, а господин Дюрок поможет нам повидаться с императором, — ответила она.

— Повидаться с императором? — переспросил первый офицер. — Накануне решающего сражения! Да вы шутите!

— О, вы правы, — сказала она, — лучше обратиться к нему завтра, после победы он будет добрее.

Офицеры отъехали шагов на двадцать и остановились. Тут коляску окружил целый отряд генералов, маршалов, офицеров в блестящих мундирах; и все они объезжали карету — просто потому, что она стояла у них на пути.

— Знаете, — сказал маркиз Лорансе, — я боюсь, не разговаривали ли мы с самим императором.

— Император? Да вот он! — сказал один из генералов.

Тогда Лоранса увидела в нескольких шагах от себя офицера — того самого, который воскликнул: «Каким образом эта женщина очутилась здесь?» Он выехал немного вперед и был теперь один. Офицер этот, — короче говоря, император, — был в своем знаменитом сером сюртуке, надетом поверх зеленого мундира; он сидел на белой лошади, покрытой роскошной попоной, и разглядывал в подзорную трубу прусскую армию, расположившуюся на том берегу реки. Тут Лоранса поняла, почему экипаж ее стоит на дороге, а свита императора почтительно объезжает его. Сердце девушки судорожно сжалось: час настал. Она услышала глухой гул огромного множества людей, которые поспешно размещались на возвышенности, и шум передвигаемых орудий. Казалось, батареи говорят особым языком; зарядные ящики грохотали, сверкала медь.

— Маршалу Ланну занять со своим корпусом передние позиции, маршалу Лефевру и гвардии расположиться на вершине холма, — сказал другой офицер, оказавшийся начальником главного штаба, Бертье.

Император спешился. При первом же движении Наполеона его знаменитый мамелюк Рустан бросился к нему, чтобы принять лошадь. Изумленная Лоранса растерялась, она никак не ожидала такой простоты.

— Я проведу ночь здесь, — сказал император.

В это время великий маршал Дюрок, которого жандарм наконец разыскал, подошел к маркизу де Шаржбефу и спросил, зачем он приехал; маркиз ответил, что из письма министра иностранных дел маршал узнает, как важно для него, маркиза, и для Лорансы получить аудиенцию у императора.

— Его величество, вероятно, будет обедать на биваке, — ответил Дюрок, беря письмо. — Я узнаю, о чем идет речь, и если окажется возможным удовлетворить вашу просьбу, уведомлю вас. Вахмистр, — обратился он к жандарму, — проводите экипаж и поставьте его позади вон того домика.

Господин де Шаржбеф поехал вслед за жандармом и остановился подле убогой хижины, построенной из глины и досок и окруженной несколькими фруктовыми деревьями; хижину охраняли конные и пешие пикеты.

Можно сказать, что величие войны развертывалось здесь во всем своем блистательном великолепии. С холма видны были линии обеих армий, озаренные луной. После часового ожидания, во время которого непрерывно сновали туда и сюда адъютанты, Дюрок пришел за мадмуазель де Сен-Синь и маркизом де Шаржбефом и ввел их в хижину с земляным полом, вроде того, какой бывает на гумнах. За пустым столом, с которого, видимо, только что убрали посуду, возле печки, где, чадя, тлело несколько сырых поленьев, на простом деревенском стуле сидел Наполеон. Его покрытые грязью сапоги свидетельствовали о долгих разъездах по полям. Он был без своего знаменитого серого сюртука, и его всем известный зеленый мундир с пересекавшей его широкой красной лентой ордена Почетного легиона, которая еще более выделялась благодаря белым казимировым штанам и белому жилету, особенно подчеркивал его лицо, бледное и грозное, как у цезаря. Рука императора лежала на карте, развернутой у него на коленях. Бертье стоял, блистая мундиром вице-коннетабля Империи. Камердинер Констан подавал императору на подносе кофе.

— Что вам угодно? — спросил Наполеон с напускной грубостью, пронизывая Лорансу взглядом, точно лучом. — Вы уже не боитесь разговаривать со мной перед сражением? О чем идет речь?

— Государь, я — мадмуазель де Сен-Синь, — ответила она, вперив в него не менее пристальный взор.

— И что же? — отозвался он раздраженно, так как взгляд девушки показался ему дерзким.

— Разве вам не ясно? Я графиня де Сен-Синь и прошу вас о милости, — сказала она, бросаясь на колени и протягивая ему ходатайство, составленное Талейраном и с приписками императрицы, Камбасереса и Малена.

Император любезно поднял просительницу и, бросив на нее лукавый взгляд, сказал:

— Станете вы наконец умницей? Понимаете ли вы, чем должна стать Французская империя?

— Ах, в эту минуту я понимаю только императора, — сказала она, побежденная добродушием, с каким этот человек, отмеченный роком, произнес слова, сулившие помилование.

— Они не виновны? — спросил император.

— Все не виновны, — ответила она восторженно.

— Все? Нет, лесничий — человек опасный, он намеревался убить моего сенатора, не спросясь вашего мнения...

— Государь! Будь у вас друг, бесконечно вам преданный, разве вы отреклись бы от него? — воскликнула она. — Разве вы...

— Вы — женщина, — сказал он чуть насмешливо.

— А вы — железный человек, — ответила она с пылкой твердостью, которая понравилась ему.

— Этого преступника признал виновным суд, действующий в нашей стране, — продолжал он.

— Но он не виновен!

— Дитя! — сказал император.

Он вышел и, взяв мадмуазель де Сен-Синь под руку, повел ее на холм.

— Вот, — продолжал он с тем особым, присущим ему красноречием, которое преображало трусов в героев, — вот триста тысяч человек, они тоже не виновны. И что же, тридцать тысяч из них завтра умрут, умрут за родину! Среди пруссаков, быть может, есть великий механик, философ, гений, — и он погибнет. Мы, конечно, тоже лишимся каких-то неведомых нам великих людей. Наконец, может быть, и мне суждено стать свидетелем смерти моего лучшего друга. Но разве я стану роптать на бога? Нет. Я промолчу. Знайте же, мадмуазель, что надо умирать во имя законов своей страны так же, как здесь умирают во имя ее славы, — добавил он, ведя Лорансу назад к хижине.

— Поезжайте, вернитесь во Францию, — сказал он, глядя на маркиза, — мои распоряжения будут посланы вам вслед.

Лоранса решила, что наказание Мишю будет смягчено, и, в порыве признательности, преклонила колено и поцеловала руку императора.

— Вы господин де Шаржбеф? — спросил тогда Наполеон, вглядываясь в маркиза.

— Да, государь.

— У вас есть дети?

— Несколько человек.

— Почему бы вам не прислать ко мне одного из ваших внуков? Я принял бы его в число своих пажей.

«А вот сказался и подпоручик, — подумала Лоранса. — Хочет получить плату за оказанную милость».

Маркиз молча поклонился. К счастью, в хижину поспешно вошел генерал Рапп.

— Государь, конная гвардия и кавалерия великого герцога Бергского не поспеют сюда раньше, чем завтра после полудня.

— Ну что ж, — сказал Наполеон, оборачиваясь к Бертье, — и нам иной раз выпадают часы отдыха. Этой милостью надо воспользоваться.

По знаку императора маркиз и Лоранса вышли и сели в экипаж; вахмистр вывел их на дорогу и проводил до деревни, где они переночевали. На другой день они покинули поле боя под грохот восьмисот пушек, которые палили в течение целых десяти часов, и, уже в пути, узнали об удивительной победе под Иеной. Неделю спустя они въезжали в предместье Труа. Верховный судья дал приказ имперскому прокурору при труаском суде первой инстанции освободить четырех дворян на поруки впредь до решения императора и короля, но в то же время прокуратура отдала распоряжение о казни Мишю. Оба приказа были получены в то утро, когда возвратилась Лоранса. Во втором часу графиня, в дорожном платье, отправилась в тюрьму. Она получила разрешение остаться при Мишю, пока над ним совершалась печальная церемония, именуемая одеванием; добрый аббат Гуже, выхлопотавший разрешение проводить его до эшафота, только что дал осужденному отпущение грехов. Мишю очень горевал, что умрет, так и не узнав об участи своих господ; поэтому появление Лорансы вызвало у него радостный возглас.