Мудрец сказал… - Лао Шэ

удержать Оуяна от преступления, спасти Ли Цзин-чуня, но он ревновал обоих к Ван. Надо бы вернуться домой – подальше от греха, но там его ждет жена с изуродованными ногами, да и родителям стыдно в глаза смотреть. А не уедешь, того и гляди станешь свидетелем убийства!

Правда, друзей у него немало. Ли Пятый может научить его ариям из «Золотой террасы», У Дуань – приему гостей и игре в карты, но кто подскажет ему, как теперь быть? Только Ли Цзин-чунь, а идти к нему вроде бы неловко.

И от книг в этом случае никакого толку. Конечно, они могут научить грамоте, люди образованные с их помощью зарабатывают на жизнь. Мудрец тоже получил образование, но не знал, как его применить, не мог определить своего отношения к окружающему. Старики, поглаживая бороду, говорят: «Настоящий герой сочетает в себе верность монарху с почтительностью к старшим»; люди нового типа утверждают: «Надень заморскую одежду и уподобишься иностранцу!» Если идти по жизни, зажмурив глаза, то не разберешься в этом столкновении старого с новым, а Мудрец был не из тех, кто умеет смотреть действительности в лицо. Сейчас он открыл глаза пошире, разглядел несколько путей, но не смог сразу определить, какой из них лучше. Все они казались ему опасными, и чем больше он думал, тем больше запутывался. От волнения у него даже выступили слезы.

* * *

Мудрец привык считать себя важной персоной, а сейчас Оуян выехал из пансиона и ни слова не сказал ему при этом. У Дуань ходил все время надутый и вел себя по меньшей мере как начальник уезда: то поучал Мудреца, то болтал всякую чепуху. Мо Да-нянь по горло был занят в банке, Ли Цзин-чунь мог вообще не пожелать видеться с ним – словом, пойти Мудрецу было не к кому. Один Ли Шунь по-прежнему заискивал перед ним, но он был всего лишь слугой, и от этого Мудрец еще острее чувствовал собственное ничтожество.

Когда человек в дурном настроении, даже ясная погода кажется ему пасмурной. Ли Пятый, обучавший Мудреца пению, тоже к нему не заглядывал, хотя не так давно Мудрец водил его по ресторанам чуть ли не каждый день. Он с трудом нашел себе партнеров для нескольких партий в кости, но все проиграл – и это несмотря на то, что однажды у него в руках были целых две пустышки! Даже афиша с его именем, наклеенная на шелк, уже не радовала: крупные золотые иероглифы, яркие и блестящие, казалось, потускнели.

После отъезда Оуяна глаза у Мудреца ввалились, а губы стали еще толще, потому что были постоянно надуты. Арий из столичной оперы он больше не пел, только сидел в обнимку с бутылками и пытался залить тоску виски с содовой.

В конце концов он решился пойти к Мо Да-няню и очень удивил его своим унылым видом.

– Прости меня, старина Мо, – воскликнул Мудрец, чуть не плача. – Все, что ты говорил мне об Оуяне, оказалось правдой!

– Разумеется. Неужели я стал бы тебя обманывать?

– Да, прости меня, я раскаиваюсь, – повторил Мудрец и рассказал о том, что Оуян хотел ночью кого-то зарезать – наверное, Ван. – Что же мне теперь делать? Если он и в самом деле ее убил, то об этом даже говорить страшно! Если же он собирался зарезать Ли Цзин-чуня, то беднягу надо предупредить, ведь он слабее Оуяна! Посоветуй, ради бога, как быть!

– Гм, – произнес Мо Да-нянь после долгого раздумья. – Лучше посоветуйся с самим Ли Цзин-чунем, я очень верю в его здравый смысл.

– А он не прогонит меня?

– Ни за что! Он не такой человек! Впрочем, если тебе неловко к нему идти, я позвоню ему и он придет к тебе сам. Он наверняка захочет помочь, когда узнает о твоих терзаниях. Ну что, подходит тебе мой план?

– Еще бы! Давай так и сделаем…

Глава двадцать вторая

Мудрец по-прежнему томился в своей комнате, когда за окном послышался крик:

– Старина Чжао!

– А, это ты, старина Ли?! Входи, входи.

Через некоторое время Ли Цзин-чунь толкнул дверь и вошел, вытирая со лба пот. Он пожал Мудрецу руку, и от этого пожатия у Чжао сладко заныло сердце.

– Послушай, не думай обо мне плохо, я раскаиваюсь во всех своих поступках, – тихо сказал Мудрец. – А что с барышней Ван?

– Не беспокойся, она сейчас вне опасности.

Ли Цзин-чунь снял халат и устало опустился на стул.

– Старина Чжао, дай мне воды, а то очень жарко сегодня.

– Холодный чай пойдет?

– Вполне.

– Скажи, Оуян не пытался лезть с тобой в драку?

Ли Цзин-чунь спокойно допил чай и усмехнулся:

– Нет! Он не посмел бы. Наши храбрецы научились у иностранцев только пользоваться женщинами, а не уважать их. Вот если бы Оуян действительно полез драться, я показал бы ему, как должен мужчина защищать женщину! Хоть руки у меня и тонкие, но умереть я способен с честью. А Оуян просто трус!

Мудрец опустил голову и промолчал.

– Послушай, – продолжал Ли Цзин-чунь. – Откровенно говоря, я пришел к тебе с просьбой, а вовсе не для того, чтобы рассказывать о Ван. Можешь ты сделать для меня одну вещь?

– Конечно, старина. Ведь я прожил больше четверти века, а так ничего дельного и не совершил.

– Хорошо, тогда слушай. – Ли Цзин-чунь, уже немного остывший после улицы, снова надел халат. – Только дай мне сначала договорить до конца, а потом уже отвечай. Я ведь человек горячий и люблю высказать сразу все.

– Говори, я не буду тебя перебивать.

– У меня сейчас есть два важных дела, но без чьей-либо помощи мне с ними не справиться, поэтому я и обратился к тебе. Первое дело касается У Дуаня, тут-то я и надеюсь на твою поддержку. До меня дошла весть, что он и несколько его сослуживцев хотят продать американцам Храм неба! Американцы не прочь разобрать этот храм и вывезти его к себе, а муниципалитет собирается на вырученные деньги построить на том же месте европейское здание… Знаешь, какой У Дуань человек? Скажи ему, что сейчас в моде толстяки, он тут же надает пощечин собственному отцу. И не потому, что не любит отца, а чтобы его лицо стало толще! Для него главное – внешняя сторона дела. Снести Храм неба он наверняка хочет не ради денег, а чтобы продемонстрировать свои «деловые» способности.

Сейчас, когда страна обессилена до предела, наш престиж могут поддержать только памятники старины. И мы должны стыдиться того, что не только не