Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

Ну вот, и будь я проклят, если король мигом не назначил время аукциона, с которого он собирался продать и дом, и негров, и прочую собственность — через два дня после похорон; впрочем, каждый желающий мог купить что угодно и частным порядком, без аукциона.

В результате, на следующий день после похорон, около полудня, радости девушек был нанесен первый удар. Откуда ни возьмись появились двое работорговцев, и король продал им домашних негров по разумной цене, с оплатой чека по истечении трех дней — так это называлось, — и негров увезли: двух братьев вверх по реке, в Мемфис, а их мать вниз, в Орлеан. Я думал, у бедных девочек и негров сердца разорвутся от горя, уж так они плакали, так сокрушались, я и сам чуть не заболел, на них глядя. Девушки говорили, что они и в мыслях не имели разделять семью да и вообще продавать негров в другие города. А картина, которую я увидел тогда, — несчастные девушки и негры обнимают друг дружку и ревут в голос, — въелась в мою память, видать, уже навсегда. Я бы, наверное, не выдержал и вмешался бы, и вывел двух бандитов на чистую воду, кабы не знал, что продажа негров незаконна и они через пару недель возвратятся домой.

В городе эта история наделала немало шума, многие прямо говорили, что разлучать вот так вот мать с детьми просто-напросто постыдно. Жуликам моим это малость повредило, однако старый дурак пер себе вперед, точно бык, что бы ни говорил ему и ни делал герцог, а герцогу, уж вы мне поверьте, было сильно не по себе.

Настал день аукциона. Утром — совсем уж светло было — король с герцогом поднялись в мою комнатку, разбудили меня. Выглядели они сильно расстроенными. Король спрашивает:

— Ты в мою комнату позапрошлой ночью заходил?

— Нет, ваше величество, — я всегда его так называл, если никого, кроме наших, поблизости не было.

— А вчера или в эту ночь?

— Нет, ваше величество.

— Как на духу говори, не ври.

— Я и не вру, ваше величество, честное слово. Я в вашу комнату даже и не заглядывал с тех пор, как мисс Мэри Джейн водила туда вас и герцога.

Тут спрашивает герцог:

— А не видел ты, входил в нее кто-нибудь?

— Нет, ваша милость, вроде не видел, не помню такого.

— Подумай как следует.

Я помолчал немного и вдруг сообразил — вот она, удача-то. И говорю:

— Вообще-то, я пару раз видел, как туда негры входили.

Оба даже дернулись, уставились один на другого с таким видом, точно этого они никак уж не ожидали, а после на лицах их обозначилось, что ничего другого ожидать и не следовало. Герцог спрашивает:

— Все что ли?

— Нет, — по крайности, не все сразу, — я, по-моему, не видел, чтобы они все оттуда выходили, ну, может, всего один раз.

— Дьявол! Когда?

— В день похорон. Утром. Не очень рано, я тогда заспался немножко. А как встал, посмотрел вниз и вижу — выходят.

— Ну, ну, продолжай — продолжай! Что они делали? Как себя вели?

— Да ничего особенного не делали. И вели себя, вроде, как обычно. Вышли на цыпочках, ну я и понял — это они собирались прибраться в комнате вашего величества или еще чего, думали, что вы уже встали; а как увидели вас спящим, постарались уйти потихоньку, чтобы вас не разбудить, хотя, может, и разбудили.

— Ах, чтоб меня, вот так поворотик! — говорит король, и вид у обоих становится ошалелый и глупый. Постояли они с минуту, размышляя и скребя в затылках, а после герцог хмыкнул, но как-то хрипло, и говорит:

— Ну и негритосы — будто по нотам все разыграли, бесподобно! Ведь как горевали, что им уезжать отсюда приходится! И я их горю поверил, и вы тоже, и все прочие. И не говорите мне после этого, что негры лишены актерского дарования. Да они так свои роли сыграли, что всех до единого одурачили. Это же золото, а не негры. Будь у меня капитал и собственный театр, я бы лучших артистов и искать не стал, — а мы с вами продали их за медные деньги. Да и тех пока не получили. Ну, говорите, где они, эти денежки?

— В банке лежат, нас дожидаются. Где ж им еще быть?

— Ну, хоть они целы, хвала небесам.

Я спрашиваю, робко так:

— А что случилось?

Король как крутнется ко мне, да как рявкнет:

— Тебя не касается! Держи язык за зубами и занимайся своими делами — если они у тебя найдутся. И пока мы в городе, помни об этом, понял? — А потом говорит герцогу: — Ладно, придется нам это проглотить и помалкивать. Никому ни слова — вот все, что нам остается.

Шагнули они к лесенке, чтобы вниз спуститься, но тут герцог снова хмыкнул и говорит:

— Торговали — веселились, подсчитали — прослезились. Выгодное мы с вами дельце обтяпали, нечего сказать.

Король аж зубы оскалил:

— Я считал, что, чем быстрее мы их продадим, тем для нас будет лучше. И если барыш нам достался малый, почти никакой, так я виноват в этом не больше вашего.

— Ну, если бы вы послушали меня, то негры сейчас были бы здесь, а нас уже не было бы.

Король огрызнулся на него, но тихо, а после поворотил назад и опять за меня принялся. Выбранил на все корки за то, что я, увидев негров, не прибежал к нему с донесением, — любой дурак, говорит, догадался бы, что дело тут нечисто. А потом притопнул ногой, да уж заодно обругал и себя, сказал, что, если бы он в то утро позволил себе вкушать естественный покой, а не вскакивал ни свет ни заря, ничего бы такого не случилось, и что гореть ему в аду, коли он еще хоть раз так поступит. И они ушли, переругиваясь, вниз, а я почувствовал себя страшно довольным, потому что сумел свалить все на негров, никакой, однако ж, беды на них не накликав.

Глава XXVIII

Надувательство не окупается

К этому времени весь дом уже проснулся. Я спустился в верхний коридор, пошел к лестнице, прохожу мимо комнаты девушек, смотрю — дверь распахнута, а за ней сидит над своим старым сундуком, открытым, Мэри Джейн. Она в него вещи укладывала, готовясь в Англию ехать, но теперь перестала — сидит со сложенным платьем на коленях, лицо в ладони спрятала и плачет. Очень мне стало не по себе, да и любому стало бы. Вошел я в комнату и говорю:

— Мисс Мэри Джейн вам тяжело видеть человека в беде и мне тоже — по большей части. Расскажите, что случилось.

Она и рассказала. Все дело в неграх было — как я и думал. Сказала, что их продажа почти напрочь испортила для нее прекрасное путешествие в Англию, она и не знает теперь, как сможет быть там счастливой, понимая, что мать и ее дети никогда больше не увидят друг дружку, — тут бедная девушка не выдержала, всплеснула руками и разрыдалась пуще прежнего.

— О боже, боже, подумать только, им никогда уже больше не свидеться!

— Да свидятся они — и в ближайшие две недели, я точно знаю! — говорю я.

Господи, я выпалил эти слова, и подумать ничего не успев. А она мигом обвила мою шею руками и попросила сказать это снова — и снова, и снова!

Я уж понял, что вылез с этим слишком рано, сболтнул лишку и сам себя в угол загнал. И попросил ее дать мне подумать с минутку. Ну, она сидит, молчит, взволнованная, красивая, сгорает от нетерпения, но выглядит такой счастливой и радостной, точно ей зуб только что выдрали. Стал я прикидывать, как мне быть. И говорю себе, если человек, попавший в серьезный перепет, начинает вдруг чистую правду говорить, так ведь он, пожалуй что, здорово рискует, — я, конечно, наверняка ничего сказать не могу, опыта у меня по этой части уж больно мало, но так мне, во всяком случае, кажется, — однако на сей раз, не сойти мне с этого места, правда представлялась мне штукой намного лучшей, да, собственно, и безопасной, чем вранье. Надо будет, говорю я себе, как-нибудь потом поразмыслить над этой редкостной странностью. Я ни с чем похожим пока что не сталкивался. Ну и наконец, думаю: ладно, рискну, возьму да и скажу всю правду, хоть оно и все равно, что сесть на бочонок с порохом и подорвать его — из одной только любознательности, из желания выяснить, куда тебя метнет. И говорю:

— Мисс Мэри Джейн, есть где-нибудь неподалеку от города место, в котором вы могли бы отсидеться денька три-четыре?

— Да, дом мистера Лотропа. Но зачем мне где-то отсиживаться?

— Насчет «зачем» вы пока не думайте. Если я расскажу вам, откуда мне известно, что ваши негры увидятся — еще и пары недель не пройдет, — и увидятся прямо здесь, в вашем доме, если докажу, что мне это известно наверняка, уедете вы дня на четыре к мистеру Лотропу?

— Дня на четыре! — говорит она. — Да ради этого я там хоть целый год просижу.

— Хорошо, — говорю. — Кто другой мог бы и на Библии клясться, а я бы все-таки сомневался, но от вас мне и одного только слова довольно.

Она улыбнулась и зарумянилась, да так мило, а я говорю: