Маленький содом - Георгий Стаматов

затхлую атмосферу дома; он напоминал о том времени, когда в мыслях все было светло и ясно, а на душе легко, несмотря на все ужасы войны.

Принесли вино, закуску. Вскоре старик Абаров ушел. Соратники остались вдвоем. Говорили о войне, о плене, о Добро-поле.

Спустя несколько дней Иван переселился к Абаровым. Ему отвели комнатку.

Новая горничная, красивая, здоровая, проворная вакарелка[29] осмотрела его с головы до пят и одобрила выбор хозяина.

   —  Не возись со своими вещами,— сказала она, улыбнувшись,— я сама приведу их в порядок; не мужское это дело.

Иван нахмурился. После возвращения с фронта он не мог спокойно смотреть на женщин. Ему казалось, что у каждой за спиной стоит немец.

VII

Митя один в своей комнате.

От нечего делать он вышел на террасу.

У ног его раскинулась вся София и ее окрестности. Глазу есть где разгуляться — простор необъятный. А душе тесно.

Разбросанная во всех направлениях столица продолжала бесцеремонно расползаться все шире, захватывая отдаленные луга и пашни в сторону Витоши.

В центре города внушительные высокие здания с блестящими на солнце крышами, а люди — крохотные, как букашки.

И это они правят Болгарией!

Митя спустился вниз по лестнице. Справа была дверь, он открыл ее. За дверью вдоль стен стояли ящики, бочки, бочонки, мешки, жестяные банки, корзины. В нос ударил резкий смешанный запах — точь-в-точь как в большой бакалейной лавке.

В углу стояли рядышком портреты Фердинанда и Радославова — ни дать ни взять равноапостольные Кирилл и Мефодий!

Радославов был изображен во фраке, с орденской лентой через плечо, Фердинанд — в папахе. Под его портретом была надпись: «Могущество народа — в мудрости его государя».

Митя невольно усмехнулся: «Какими жалкими выглядят наши поверженные боги».

Из-за мешков торчала еще одна рама. Митя вытащил портрет своего деда.

«Несчастный! Тебя-то за что спровадили сюда? В чем ты провинился?»

Митя спустился во второй этаж. Он прошелся по комнатам, которые напоминали склад мебели, так они были загромождены вещами. В гостиной — великое множество диванов, кресел, стульев, пуфов,— не знаешь, на что присесть.

Крышка рояля откинута, на пюпитре — ноты, какая-то «Баркаролла».

Над роялем — портрет царя Бориса.

«Где я? Чей это мир?..» — думал Митя.

Пройдя через коридор, он вошел в спальню Оли. Это была светлая комната с высоким потолком и балконом, выходящим на улицу.

И здесь тоже столы, столики, кушетки.

В открытом шкафу в беспорядке висели платья, блузки, пелерины, жакеты. На верхней полке лежали шапки, шляпы, береты, кепи. Внизу — всевозможные ботинки и туфли, комнатные и для улицы. Прямо барахолка какая- то; только здесь все было новое.

По стенам висели репродукции картин всех жанров — от сентиментальных головок до голых вакханок. На ночном столике у кровати, среди цветов, стояла фотография итальянского офицера.

Митя смотрел на все это и глазам своим не верил: на фотографии, как живой, стоял стройный молодой человек с дерзкой усмешкой.

И это у постели его, Митиной, сестры!

Митя схватил фотографию и на обороте ее прочел:

«Alla mia amata e cara Olia.

Conte Rinoldi»[30].

Губы его дрожали, он закрыл глаза. Единственная сестра — и ее первая любовь враг Болгарии.

Митя не мог прийти в себя. Ему хотелось кричать, драться, провалиться сквозь землю.

Как это могло случиться?

Но внутренний голос шептал:

«А чем он виноват? Может ли мужчина — кто бы он ни был — быть врагом женщины, если он молод и красив? Но сестра? Есть ли у нее родина, вера, честное имя?»

Митя положил фотографию и сел.

Задумавшись, он даже не заметил, как в дверях остановилась Оля. Она смутилась и, видимо, не решалась переступить порог. Мите стало жаль сестру.

   —  Что это такое?

Оля молчала.

   —  Скажи, какой честный болгарин женится на тебе, если увидит этот портрет?

   —  Я... Митя... мы... помолвлены.

   —  Что?

   —  Я выхожу за него замуж... Папа согласен.

   —  Это правда?

В глазах у него потемнело, но он сдержался. Окопы и плен приучили его владеть собой.

   —  Оля! Ты, сестра болгарского офицера, стала невестой итальянца!.. Вы ждали меня... плакали, а в это время он торчал здесь.

   —  Я же не виновата! Я его люблю. И все радуются... один ты... Он такой добрый.

   —  Лучше бы мне увидеть тебя на смертном одре. Уходи! И помни: пока я жив, свадьбе не бывать.

Оля в слезах побежала к матери и все ей рассказала.

   —  Господи! Что же теперь будет?

Вошли Абаров и Ваня.

   —  Я ведь говорил, что Митя будет против,— сказал Ваня.

   —  Успокойся, Оля,— уверенно заявил отец,— никто не может быть против того, что одобрил я. И ни слова больше об этом. Митя болен, его нельзя раздражать.

* * *

Вечером старик Абаров зашел к Мите. Он долго мялся, не зная, с чего начать разговор.

   —  Ты... сегодня... это самое... с Олей... не следовало бы...

   —  Что Оля! Она влюблена, ты согласен. Все это меня не касается.

   —  Не волнуйся, Митя. Я тебя понимаю. Ты много перенес, вернулся другим человеком...

   —  Я вернулся таким же, каким был. Это вы изменились.

   —  Все изменилось, прежняя Болгария умерла. Тебя удивляет то, к чему все уже привыкли. Ты сердишься на Олю, а за что? Говоришь — враг, неприятель! Словно ты все еще на фронте. Но тогдашние настроения прошли, забылись. Могут ли народы враждовать вечно? На войне, как и в политике, все меняется с течением времени. Завтра подпишем мирный договор и опять будем дружить с Италией. Воевали мы и против турок, пять веков были у них в рабстве, однако потом стали их союзниками. И с Россией сражались! Ты говоришь: «итальянец, враг». Но итальянцы лучше французов и англичан. Жизнь у нас невыносимая — социалисты, анархисты, Земледельческий союз... Я решил уехать за границу. И ты не захочешь здесь остаться. Офицеров уже начали увольнять.

   —  И правильно! Мы не достойны носить погоны.

   —  Но что же ты тогда будешь делать? Ты еще незнаком с женихом Оли. Судя по всему, он из богатой семьи. Я собрал о нем самые подробные и достоверные сведения. Плохо ли в такие времена иметь своих людей за границей? Я знаю, ты страдаешь за Болгарию. Но кто виноват? Она сама положила голову на плаху.

   —  Боже мой! Отечество висит на волоске, а ты говоришь мне об Италии, об отъезде за границу!.. Болгарская