Маленький содом - Георгий Стаматов

   —  Оля! Почему продали старый дом?

   —  Его дядя купил. Знаешь, все так дорого, особенно квартиры, а папа наш такой добрый — вот и продал дом дяде.

У Мити вертелся на языке колкий вопрос, но он сдержался и сказал только:

   —  Пойдем, нас ждут.

В коридоре Митя столкнулся с каким-то молодым человеком и не сразу узнал его.

   —  Ваня!

   —  Митя!

   —  Ты, Ваня, даже меня перерос!

   —  Он во всех отношениях тебя перегнал, за ним не угонишься,— засмеялся отец.— Жадный до работы!

Вошли в столовую. Ее обстановка уже не удивила Митю. Стол, стулья, сервиз — все здесь было хорошо подобрано, одностильно.

Время от времени Митя окидывал глазами все окружающее и вскоре заметил, что родные его даже едят не тик, как прежде. Оля клала себе на тарелку крошечные порции, брала аптекарские дозы кушанья и едва приоткрывала рот. Ваня разрезал мясо так лениво, словно выполнял скучную обязанность.

   —  Что это ты все оглядываешься, Митя? — спросила ого мать.— Вспоминаешь старый дом?

   —  Да, там было лучше, там я чувствовал себя дома. А тут мне все кажется, что кто-то войдет и скажет: «Что нам здесь нужно?»

   —  Ну, этого бояться нечего,— с гордостью проговорил отец.

   —  Я, как старая кавалерийская лошадь, люблю свою конюшню.

   —  Привыкнешь! Ваш брат слишком уж скромен. Болгария должна на руках вас носить. Вы герои, мученики.

   —  Мученики? Пожалуй. Но чего мы достигли? Победителей не судят, а побежденные считаются виновными и без суда. Героизм без победы — ничто. Да и были ли герои?.. Ах, не будем говорить о войне; когда вспоминаешь

о ней, страдаешь больше, чем от ран.

   —  Ладно, Митя, не будем о ней вспоминать; вот отдохнешь и расскажешь нам обо всем. Иди приляг. Оля принесет тебе кофе.

Молодой Абаров чувствовал себя физически уставшим, морально разбитым. Он встал и ушел в свою комнату.

   —  Бедняга! — вздохнул отец.— Что-то он мне не нра- иится. Уход и отдых — вот что ему необходимо. Дай бог, чтоб та особа не явилась.

   —  А мы ее не пустим.

   —  Сюда-то легко не пустить... Но я боюсь, как бы они не встретились где-нибудь в другом месте. Я ее знаю — будет за ним бегать.

Оля отнесла кофе, вернулась, потом ушла наверх вместе с Ваней.

   —  Слушай, Ваня, Лина сердится на тебя из-за Розы.

   —  Что же делать? Роза тоже сердится на меня, но из-за Лины.

   —  Когда ты, наконец, остепенишься? Только кружишь головы девчонкам.

   —  Не могу же я кружить головы мальчишкам.

   —  А Митя даже не спросил о Нине.

   —  Между ними все кончено.

   —  Кто знает... Она такая притворщица. Помнишь случай, когда отец чуть не расплакался?

   —  А ты рассказала Мите про себя?

   —  Нет! Мама сама хочет ему сказать.

   —  Сама не решаешься?

   —  Пусть немного успокоится.

   —  Лучше пока помалкивай.

   —  Мне кажется, что Митя очень изменился,— совсем другим человеком стал.

II

   —  Ну, Митя, как тебе понравилась София?

   —  Она очень изменилась, папа; изменилось не только «лицо» ее, но и «душа». Я думал, что увижу одетую в траур, убитую горем мать, скорбящую о погибших сынах, а увидел веселую, расфранченную, самодовольную даму. Французы, итальянцы[25] разгуливают по городу, как у себя дома. И никого это не удивляет. Не знаю, может быть я впоследствии ко всему привыкну, но сейчас видеть этого не могу. Надолго они останутся здесь? О чем думает правительство?

   —  Правительство... Всем заправляет генерал Кретьен [26]. У нас нет власти. Социалисты и члены Земледельческого союза только грызутся. Нужна железная рука, а ее нет. Мы гибнем. Дали бы мне месячный срок, я бы каждого поставил на свое место. Что творится! Озлобляют армию, плодят анархистов. Запрещают торговлю, преследуют всякую инициативу. А народ приказами не накормишь. Это нельзя экспортировать, то нельзя продавать; одни товары нормируют, запасы других товаров выявляют,— и хотят, чтобы не было контрабанды. А что получается? Все вывозится и продается и ничто не нормировано. Кто богат — тот и сыт, а остальные подыхают с голоду!

   —  Нищета — это еще не так страшно; но ни в одном человеческом лице я не увидел боли за мать-Болгарию. Битый снимает шапку перед тем, кто его побил. Наши офицеры козыряют чужакам.

   —  Таков приказ.

   —  Приказ?! А есть приказ болгаркам ходить под руку с ними? Так ли было раньше, мама? Ведь раньше наши девушки стеснялись ходить под руку и со своими.

Мать с дочерью переглянулись. Ваня наклонился над тарелкой.

   —  Что в этом особенного? — проговорила Оля.— Итальянцы — не французы; они вежливы, любезны. Война ведь кончилась.

   —  Пока страна оккупирована, они наши враги, а не гости. Может быть, мы на фронте поглупели, но я так думаю и буду думать.

   —  И среди них, сынок, встречаются хорошие ребята,— возразила мать.

   —  Все это мелочи,— авторитетно заявил отец.

   —  Нет, не мелочи. Народ должен быть гордым, особенно в несчастье. Женщина — это святая святых каждой нации. Враг топчет нашу землю, а здешние дамочки лебезят перед ним, хотя он, возможно, убил кого-нибудь из их близких, знакомых, наконец просто какого-нибудь болгарина.

   —  А я не осуждаю женщин,— вмешался Ваня.— Женщины должны оставаться в стороне от подобных вопросов. Войну вели вы. Если уж армия изменила своему долгу, так чего же вы требуете от женщин? Напрасно ты так волнуешься, Митя. У тебя нервы не в порядке. Увидел Софию — и ну плевать на все, и прежде всего на Болгарию.

   —  Я плохо себя чувствую,— сказал Митя,— пойду отдохну.

Он ушел, и никто его не проводил. Старик Абаров скрылся в своем кабинете. «Что с ним стряслось? Никогда он не был таким».

Оля поднялась в свою спальню, бросилась на кровать и расплакалась. Ваня закурил папиросу, взглянул на часы и приказал подать ему машину.

«Неприятности еще впереди»,— подумал он.

III

Митя открыл окно и, залюбовавшись тихой ночью, присел на подоконник.

Он один! В Болгарии, среди своих — и одинок! Он ясно чувствовал, что вокруг него все старое отмирает и надвигается что-то новое, чуждое. Дорогой образ отца потускнел — так изменился старик Абаров. Ваня и Оля - это уже дети новой Болгарии.

Новая Болгария! А ведь всего три года прошло. Какие перемены! С чего начали — и чем кончили! «Непобедимая» Германия