Кому-то и полынь сладка - Дзюн-Итиро Танидзаки

зале с самого начала была далеко не мирной: публика разделилась на два лагеря – местных патриотов, принявших заезжего гостя в штыки, и тех, кто не испытывал к нему особого предубеждения. При этом всяк норовил выразить свою позицию – кто приветственными возгласами, кто улюлюканьем. Как видно, чей-то выкрик с помоста вывел артельного старосту из себя. «Говорят тебе, иди сюда, гадюка!» – свирепо повторил он, готовый наброситься на противника с кулаками. Приятели попытались его утихомирить, но тот, воинственно вскинув голову и приняв боевую стойку, продолжал негодовать и изрыгать ругательства. Остальные зрители шикали и возмущались, требуя призвать буяна к порядку. В результате выступление осакской знаменитости оказалось безнадежно загубленным.

12

– Ну что ж, Канамэ-сан, в добрый час.

– Счастливо оставаться! Надеюсь, погода будет вам благоприятствовать. А вы, О-Хиса, постарайтесь не слишком загореть…

О-Хиса улыбнулась ему из-под широкой плетеной шляпы, обнажив потемневшие зубы.

– Кланяйтесь от меня супруге, – сказала она.

Было восемь часов утра. Прощание происходило на пристани, и Канамэ уже успел подняться на корабль, отплывающий в Кобэ.

– Пожалуйста, берегите себя. А когда вы рассчитываете быть дома?

– Пока не знаю, – отвечал старик. – Боюсь, все тридцать три святыни нам не одолеть, так что придется немного урезать программу. Но в любом случае из Фукурá мы поплывем в Токусиму, а оттуда уже направимся домой.

– Не забудьте про трофей – куклу работы местных умельцев.

– Разумеется. На сей раз, уж будьте уверены, я непременно отхвачу что-нибудь этакое, так что приезжайте в Киото посмотреть.

– С удовольствием. Возможно, я наведаюсь к вам в конце месяца. У меня есть кое-какие дела в ваших краях…

Корабль отчалил от пристани, и Канамэ, стоя на палубе, помахал шляпой облаченным в одежды паломников тестю и его спутнице. Чем дальше отодвигался берег, тем труднее было разобрать начертанные толстой кистью на их соломенных шляпах традиционные буддийские изречения, четырьмя лучами расходящиеся из центра:

Блуждающим во мраке – оковы трех миров[106].

Прозревшим – знание, что все есть пустота[107].

Изначала не было ни запада, ни востока,

Где же тогда пребывают север и юг?

О-Хиса подняла кверху посох и энергично помахала ему в ответ. Внезапно Канамэ поймал себя на мысли, что, несмотря на столь значительную разницу в летах, эти двое паломников и впрямь производят впечатление дружной пары – того единого целого, которое невозможно разъять на «восток» и «запад».

Но вот уже они повернулись и зашагали прочь от пристани, оставляя за собой чуть слышное позвякивание колокольчиков. Глядя им вслед, Канамэ вспомнил стихи из буддийского гимна, который они усердно разучивали накануне под руководством хозяина гостиницы: «Ныне пускаемся с упованьем в дальний путь, ведущий ко храму, где цветок благого Закона цветет». Чтобы поупражняться в пении гимнов и чтении сутр, старик не без сожаления оставил недосмотренной пьесу «Имосэяма» и с девяти часов вечера почти до полуночи занимался этим столь ревностно, что находившийся рядом Канамэ успел запомнить ритм и характерные интонации. И теперь мелодия этого песнопения зазвучала у него в голове, соединившись с образом О-Хиса, какой он увидел ее нынче утром: в наручах[108] из белого шелка хабутаэ[109], в таких же шелковых гетрах на ногах и соломенных сандалиях, ремешки на которых ей помогал затянуть гостиничный служка.

Первоначально Канамэ намеревался провести на Авадзи всего один день, но в итоге задержался на два, а потом и на три дня – не только ради кукольных представлений, но еще и потому, что ему было интересно наблюдать за стариком и О-Хиса. Женщины экспансивные, склонные к нервическим реакциям с годами начинают утомлять и вызывают у противоположного пола чувство отторжения. Насколько приятнее, наверное, видеть рядом с собой существо, которое можно любить просто и без хлопот, как любят куклу. При том, что Канамэ не питал иллюзий относительно своей способности уподобиться тестю, стоило ему оглянуться на собственную семейную жизнь с бесконечными размолвками и необходимостью всякий раз делать хорошую мину при плохой игре, как жизнь старика – его путешествие на Авадзи в поисках старинной куклы, в сопровождении женщины, похожей на куклу, в одеждах, напоминающих костюмы кукол, – стала казаться ему верхом блаженства, дающегося само собой, без всяких усилий. Ах, если бы и он так мог!

День выдался на редкость погожий, но поскольку увеселительный вояж в это время года служит роскошью, доступной лишь немногим, прогулочный пароход, оборудованный каютами люкс – европейскими на верхней палубе и японскими внизу, – был почти пуст. Канамэ облюбовал для себя каюту японского стиля и вытянулся на циновках, подложив под голову саквояж. Тихо плещущие за бортом волны выписывали на потолке мерцающий узор, а ясные, по-весеннему спокойные воды окрашивали затененную каюту в голубые тона. Время от времени мимо проплывал силуэт какого-нибудь островка, и тогда вместе с запахом моря до Канамэ долетал аромат цветущих растений. Неизменно щепетильный по части своего внешнего вида да к тому же непривычный к путешествиям, он даже в эту короткую поездку захватил с собой запасной костюм. Собираясь в дорогу, он оделся по-японски, но теперь вдруг передумал и поспешно облачился в серую фланелевую пару, благо, кроме него, в каюте никого не было. Затем он снова лег и проспал часа полтора, пока его не разбудил доносившийся сверху лязг якорной цепи.

Пароход причалил к пристани Симагами около одиннадцати часов утра, и хотя время было еще раннее, вместо того чтобы ехать домой, Канамэ отправился в гостиницу «Ориенталь» и впервые за все эти дни плотно пообедал, после чего просидел еще с полчаса за рюмкой бенедиктина. В голове у него слегка шумело, когда он подъехал на такси к заведению миссис Брент, расположенному в верхней части города, и нажал ручкой зонтика на кнопку звонка.

– Добро пожаловать! Но почему вы с саквояжем? – поинтересовался вышедший ему навстречу прислужник.

– Я только что с корабля.

– Изволили путешествовать?

– Провел несколько дней на острове Авадзи. Скажи-ка, любезный, а Луиз у себя?

– Да. Кажется, она еще не вставала.

– А что хозяйка?

– Она вон там.

Прислужник указал рукой на дальний конец холла, откуда был выход в сад и где на крыльце, спиною к ним, сидела миссис Брент. Обычно, едва заслышав голос Канамэ, хозяйка спускалась со второго этажа, грузно ступая по лестнице, и говорила ему какую-нибудь любезность, но сегодня она почему-то даже не обернулась в его сторону.

Дом миссис Брент, темноватый, с высокими потолками и просторными комнатами, был построен, должно быть, в середине прошлого века, одновременно с открытием порта, и когда-то